глянул на гномофон, который стоял на краю стола.
– Кстати, ты ничего не слышал о Лесной книге заклятий и заклинаний, – листая книгу учета, спросил Пасмур.
– Я не по этой части, – сказал Заруб. – А что это еще за книга?
– Да так… Ничего особенного… Но если найдешь ее для меня…
– И сколько? – Глаза Заруба холодно сверкнули. И он еще сильнее стал похож на хищную птицу.
– Договоримся, – уклончиво сказал Пасмур.
Заруб кивнул.
– Ага, вот он, голубчик… – Пасмур ткнул пальцем в книгу учета. – Курнут. Развлекается или скорее загибается на окраине. Улица Свободы дом 3 квартира 13.
– Он из этих что ли? – спросил Заруб.
– Злоупотребляет. – Сказал Пасмур.
Заруб усмехнулся и ушел.
Пасмур захлопнул книгу учета. Побарабанил пальцами по кожаной обложке, наморщив лоб и брови, косо посмотрел на гномофон, поднял трубку, осторожно приложил к уху, прислушался. Из трубки донесся мягкий шелест, словно ветер небрежно перебирал купюры. Пасмур осторожно положил трубку на рычаг, словно боясь, что гномофон возьмет и взорвется.
19
Полусонная Ашма лежала на старой кровати и, чувствуя, как пружины продавленного матраса впиваются в позвоночник, невольно и хмуро прислушивалась к тому, что происходило в соседней комнате.
Там уже третий день отрывался и отжигал отец. Его переполняла эйфория. Он похохатывал, пел и громко вел беседу то ли сам с собою, то с кем-то невидимым, призрачным, который потешал и утешал отца. Смеясь и балагуря, отец всю ночь напролет чем-то погрохатывал, словно передвигал мебель, и бренчал на расстроенной гитаре, сочиняя очередную песню.
В середине ночи он будил Ашму:
– Послушай то, что я только что сочинил!
Он начинал наигрывать и петь.
Ашма слушала его вполуха и смотрела вполглаза, зависнув между сном и явью.
Спев песню, Курнут смеялся и спрашивал Ашму:
– Ну, как?
– Отпадно, – говорила Ашма и зевала.
– Да-да, вот именно отпадно. Роскошно, сногсшибательно! – отец искрился радостью. Его пронизывал радостный смех. Весь он так и светился весельем. Короче, он был сам не свой и не в себе. Вместе с гитарой он срывался с места и уносился в смежную комнату, шлифовать, доводить до ума или до полного безумия исполненную песню или сочинять новый шедевр.
Свою одержимость он называл вдохновением. А Демона Эйфории – взбаломошной музой.
И сколько так будет еще продолжаться? Одному Лесу известно. Одержимые часов не наблюдают.
А может, Ашме все это приснилось, так же как Темный Лес. Ашма не заметила, как опять оказалась в сумереченой холодной глубине…
Она прошла мимо раздвоенного ухватообразного черного дерева. Что-то прошуршало и прострекотало за спиной. Она оглянулась… Позади нее покачивалось и подергивалось существо из черных клубящихся юрких веток. Она сорвалась с места. Существо кинулось за ней…
&n