с прозрачной водой Казырсуга. Вдоль верхней границы займища. На протяжении двух сотен метров скорость потока росла и скатываясь в устье порога, с большим поверхностным натяжением воды, его поверхность была гладкая, как зеркало и видна была горка, с которой вода падала вниз, с верхнего уровня. В этом месте Енисей начинает понимать, что его опять обманули скалы, он вздымается всей своей мощью, взревев от ярости, сотрясает скалы и все займище крупной дрожью, перемежая ее с крупными толчками и ударами, наваливает белые лавы пузырьков в «чёрные валы», «косые валы» и прочие.
Шадак – сеноставка. Не путать с «шадаками». У нас, как правило – тунеядец хакаской или тувинской национальности, уходящие на лето в лес. Живут в охотничьей чужой избушке пока не закончатся продукты, оставшиеся у охотника. Затем переходят в другие избы охотников, подъедают там все продукты. Иногда сжигают объеденную избу.
Все постоянно бушующие валы имели своё название. Лоция менялась в зависимости от уровня воды в Енисее и рассказывалась желающим подняться самостоятельно: со средины такого-то вала иди на косой вал, обходи его на меже с таким-то валом и уходи на черный вал… и так далее.
2
Часть перетащенных вещей мы сложили в поднятую в порог Сухомятом, нашу лодку. Какие-то внесли в избушку. Этот вечер, естественно, прошел во взаимных угощениях друг друга колбасой и солёным харюзом. Уха, естественно, как воздух, всегда стояла в нескольких кастрюлях на летней кухне, и о ней как бы и не говорим вслух. Привезённую водку, как ни странно, мой жаждущий спиртных напитков напарник, две бутылки, привёз именно для того, чтобы лодка была поднята вверх, сохранил до встречи с сухомятом. Тайга – вещь дикая, пустынная. Только кедровки вечно надрываются в жаркую знойную, полную дурманных запахов вереска, погоду, да кукши (ронжи) шныряют в корневищах кедров, ища, чтобы у кого свистнуть или нагло отжать. Бурундукам и шадакам – сеноставкам – одно разорение.
Но в этой пустынности и одиночестве не успеешь, на одном краю тайги пукнуть, как на другом конце тайги уже знают, как ты постыдно обделался. Поэтому, каждый гость на пороге для паряблямбы в радость. Идет информация: как там без него живет город, что делают таежные жители на этой сотне километров, от города до него. А мой напарник, Григорий Никифорович Соколов, который родился, как и Сухомятов в тайге, и всю жизнь бродит в этой тайге, потому что надо кормить семью, а часто и родственников. Местный люд. Сибиряки не ведают московской жизни, с богатыми магазинами, с дармовой зарплатой за то, что спел или сплясал на сцене. Тут надо пахать, чтобы выжить. Тут нет браконьеров: кто хочет мяса идет на свой солонец, стреляет того зверя, какой нужен в данное время года, или того, какого сможет, потому как не все мужики одинаково сильные: кто-то и марала за ночь вытащит, а кто-то козленка молодого добудет – и счастлив. Вместо селедки – харюз соленый в подполье, до нового года стоит, а кто-то умеет тайменя сухим посолом или осетра, да на мороз.