все равно воняла тухлой рыбой. Но я отказывалась сдаваться. Маман всегда говорила, что упрямство меня погубит, но я ничего не могла с собой поделать. Швейцар раззадорил меня, и я еще сильнее захотела попасть в отель на работу.
– Очередь почти не движется! Интересно, а можно еще медленнее?
– Надеюсь, нет. – Зося утерла вспотевший под шляпкой лоб.
Очередь в старую чайную у отеля, где, как мы выяснили, и проводили собеседования, была до безобразия длинной. А мы стояли в самом ее конце, к несчастью для моих икр, которые страшно болели.
Когда мы наконец добрались до входа, Зося указала на позолоченную табличку, на которой были перечислены вакансии: артист, музыкант, судомойка. Светлокожий мужчина, одетый в слишком плотный для такой жары костюм, не удостоил нас даже улыбкой. А просто распахнул дверь и толкнул нас внутрь.
Внутри на мраморных прилавках стояли серебристые весы. Полки были уставлены высокими стеклянными банками, набитыми яркими чайными листьями.
– Следующий! – крикнул женский голос из задней комнаты. Там проходили собеседования.
– Пойдешь первой? – спросила Зося. Ее голос дрожал от волнения, как на первом прослушивании несколько лет назад.
Я поправила ленту на шляпке.
– Конечно.
В комнате меня встретила статная женщина с оливковой кожей. Волосы у нее были коротко остриженные, каштановые – они блестели, как ее бархатный брючный костюм. Одета она была по-мужски, но любого франта заткнула бы за пояс. Мне она сразу понравилась, но это чувство прошло, как только она увидела меня и поморщилась.
– Да тут и глядеть-то не на что, – заметила она и подняла повыше большой бронзовый компас с блестящей нефритовой стрелкой. – Замри-ка.
Стрелка закрутилась как сумасшедшая, ни разу не остановившись. Женщина убрала компас в карман.
– А это зачем?
– Вопросы тут задаю я. – Она взяла меня за подбородок. – Имя?
Я сглотнула.
– Жанин Лафайетт. Но все зовут меня Жани.
– Как скучно. – Женщина поджала губы. – А я Ирса, кстати. – Она выпустила мой подбородок. – Ты в этом городе всю жизнь живешь?
– Нет, я из Алиньи, далекой деревни вверх по побережью, – дрожащим голосом призналась я.
– И что же, нравилось тебе в деревне?
Когда мы были маленькими, маман часто поворачивала наши колыбельки к центру Алиньи, чтобы наши ноги всегда помнили путь домой – эта верданньерская примета осталась в моей памяти на долгие годы.
Мне и теперь отчетливо помнились узкие ряды домиков, окрашенных зимними закатами в ярко-желтый. Я знала, где зацветут маки, откуда мы раздобудем ужин. Там у меня были друзья, друзья, которые тревожились обо мне. Последние четыре года я словно бы никак не могла сделать глубокий вдох, а вот в Алиньи дышала свободно, полной грудью.
Теперь же все мои мысли были о том, как бы скорее вернуться домой, и душа ныла от тоски.
– Да, я люблю мою деревню. А сестру привезла в город после маминой смерти. Я хотела вернуться, когда…
– Так твоя мама умерла? – перебила меня Ирса. –