разыгранным простодушием, возразила Сима. – Мне не совсем ясно: у вас дружба или… любовь?
Шура, уронив голову на клавиши машинки, беззвучно хохотала.
Костя нервически улыбнулся, схватил какую-то бумажку и выбежал из канцелярии.
Легкомыслие Симы, ее вечные насмешки казались Михаилу недопустимыми. Непонятно, зачем кисейных барышень принимают на работу в Чека? Как-то за обедом в столовой он поделился с Костей этой мыслью.
– Чудак, нашел «кисейную»! – засмеялся Костя. – Да она с пистолетом управляется не хуже нас с тобой! (Михаил потупил взор – с пистолетом управляться он не умел). И вообще замечательная девушка, комсомолка, – продолжал Костя. – При муссаватистах работала в подполье и выполняла опасные поручения.
– Не может быть! – опешил Михаил. – Да она и на подпольщицу ни капельки не похожа.
– Голова садовая, а еще чекист, – упрекнул Костя. – В том-то и вся сила. А будь у нее на лбу написано – «Подпольщица», могла бы она вести работу под носом у врагов?
– И Шура работала в подполье?
– Ну, Шуре еще восемнадцати нет. Но тоже комсомолка. По-старому она бы сиротой считалась. Отец рабочий, погиб в восемнадцатом от турецкой пули, мать умерла еще раньше. Но теперь она не сирота. Все мы ее братья, весь комсомол. А тот, кто ее обидит, – Костя предостерегающе постучал ложкой по столу, – будет иметь дело со мной.
Михаил принял угрозу на свой счет и, смущенный, отвел глаза.
– О присутствующих не говорю, – смягчился Костя. – А вообще-то, вижу, – ты их осуждаешь. Брось, Донцов. Это верно, посмеяться они любят. Вон и Холодкова «коллегой» окрестили. Он и не думает обижаться. Потому что здорово девчонки работают. Много и безотказно. Слышал ты от них хоть одну жалобу?
Нет, жалоб Михаил не слышал. Ни от девушек-машинисток, ни от других сотрудников Чека. Люди работали сутками, валились с ног. Однажды, явившись на работу на полчаса раньше, Михаил увидел в комнате оперативных дежурных двух сотрудников, которые спали, уронив головы на стол. Никто не говорил об усталости. Это считалось дурным тоном. Напротив, люди были веселы, не упускали ни единой возможности пошутить, разыграть друг друга, рассказать анекдот. Большую часть суток они проводили на работе среди товарищей, а не дома, не в семье и сюда, к товарищам, они несли все свои радости и огорчения Это создавало атмосферу братства и напоминало Михаилу казацкое «товарищество», владевшее его воображением лет пять назад, когда впервые прочитал гоголевского «Тараса Бульбу». Он никогда не слышал, чтобы его сослуживцы говорили о пайке, о зарплате – словом о том, что ныне именуется материальными благами. Пайка не хватало и на неделю. Зарплата почти ничего не стоила. На черном рынке «рубли-миллионычи» не котировались, а государственные магазины выдавали товары по талонам. Каждый сознавал, что большего Советская власть дать ему не может. Даже если бы паек и зарплату вовсе упразднили, у большинства из них не возникла бы даже мысль оставить работу. Они не просто работали