как только она станет Импенетрабил. Но все же, от чего мама так не любила её?..
«Не позволю! – снова всплыл в памяти голос матери, но слабый, такой, как бы в последнее время. – Ни за что не позволю!».
Когда мама заболела, Эйтан навещал её так часто, как мог. Она всегда ласково журила его, что он пропускает занятия, но никогда не прогоняла. Поначалу Эйтан надеялся, что она скоро поправится и все будет как прежде. Но проходили недели, потом – месяцы, маме становилось все хуже, и в сердце начинало закрадываться отчаяние. Переинаты исцеления третьего уровня сменились переинатами второго, а затем – и первого: и когда не помогли и они, стало ясно, что маму не спасти. В её спальне отныне всегда царил полумрак, и в воздухе пахло лекарственными отварами и благовониями. Иногда она просила посадить её к окну, и могла даже выпить с Этаном чаю, но в последнее время у неё не было сил даже подняться с постели.
Маме было больно, она страдала, сколько бы ни пыталась скрыть боль за улыбкой, – и Эйтану было тошно от этого. Он демонстрировал ей, чему научился, рассказывал, с кем увиделся и чем занимался, что ему сказал правитель и какое мнение он высказал отцу – но это всё, на что он был способен. Мама умирала, и никто не был в силах ей помочь.
«Мы рождаемся, чтобы умереть, и никто не в силах остановить это движение вперёд», – это повторяла она часто в последнее время, и каждый раз разбивал Эйтану сердце.
Ветер бил в лицо, снег попал в глаза, но Эйтан не смел поднять руку, чтобы утереть слезы: он должен быть сильным, должен показать, что он – будущий великий, что изменит мир. Мама бы этого хотела.
Мама всегда гордилась им, поэтому он должен быть достоин этой гордости. Мама всегда хотела, чтобы Эйтан стал великим и исполнил своё предназначение. А ещё всегда очень хотела, чтобы он не женился на Адайль.
«Я не дам этому случиться!».
Эйтан снова взглянул на девочку, лицо которой было скрыто под вуалью.
«Почему мама так этого не хотела?».
Не то чтобы сам Эйтан горел желанием жениться на Адайль, вовсе нет. Не сказать, что она особо ему нравилась, или что ему вообще кто-то бы в таком плане интересен. Неправдой было бы сказать, что Адайль проявляла бы какие-то особые чувства к Эйтану. При необходимости они неплохо общались, но просто так общества друг друга не искали. Да и зачем? Всё же ясно – она всегда тут, рядом; она суждена ему и никуда отсюда не денется.
Всем, и Эйтану прежде всего, было ясно: между ним и Адайль определенно была прочная связь, за пределом обычных, человеческих. У них общий дом, прошлое, настоящее и, очевидно, будущее – это решил Мир задолго до их рождения, и вряд ли кто-то был способен этот факт изменить. С этим можно было лишь смириться.
И тут Эйтана, не отрывающего взгляд от савана матери, осенило: смирение – это не то, чего хочется на долгие годы до самой смерти. От одной мысли об этом становилось крайне тоскливо. Это совсем не то чувство, что хотелось бы испытывать всю жизнь.
Вот, наверное, чего не хотела мама. Она была доброй, нежной и мудрой, и желала всем счастья. Мама хотела,