склоняет голову, ощущая дрожь лжи. Мы оба знаем, что ничего не будет достаточно, пока я не могу встать на этой сцене.
Я склоняюсь к нему и смотрю в глаза.
– Я и так получила больше, чем любой другой гравуар, и за это буду вечно благодарна.
– Обещай, что будешь вести себя осторожнее.
Я киваю:
– Такого больше не повторится.
Он смотрит на меня долгим взглядом, затем отпускает руку и устраивается в высоком кожаном кресле за столом. Лицо его расслабляется.
– Так. Если не считать происшествия с Роденом, я бы сказал, ты сегодня неплохо справилась. После «Le Chanson des Rêves’ публика осталась в отличном настроении.
Я ерзаю на краешке сиденья, не пытаясь изгнать из голоса радостное возбуждение.
– У меня получилось стереть тот момент, когда у тенора сорвался голос, как минимум у трех четвертей зала!
Губы Сирила изгибает довольная улыбка.
– У тебя получается все быстрее. Такими темпами мы распродадим все места на «Le Berger[6]» за несколько месяцев.
– Ну на него-то билеты продать не так уж сложно.
Сирил берет со стола одну из бутылочек с эликсиром памяти и катает по ладони.
– Народ всегда его обожал, это правда.
Флакон у него в руках такой же, как и все другие, которые мне когда-либо встречались, и все равно я замечаю, что не могу оторвать взгляда. Длиной он всего в подушечку большого пальца, а спиральный знак фандуаров, вырезанный на поверхности, такой крошечный, что кажется просто сколом на стекле. Эликсир памяти золотисто поблескивает, перекатываясь вперед-назад при переворачивании, и я поражаюсь тому, как воспоминания, которые я вижу в разумах посетителей, обращены в такую простую, но элегантную форму.
Так жаль, что фандуарам – тем, кто добывает эликсир из людских разумов, – нельзя в театр оперы. Иначе я смогла бы пробраться в их головы и посмотреть, каково это – творить такое колдовство. Вытягивать самую суть человеческой памяти, чистую эссенцию запоминания, которую можно продать тому, кто предложит бо́льшую цену. Затем ее выпьют, чтобы улучшить собственную способность обращаться к прошлому.
Интересно, эликсир из воспоминаний Эмерика Родена выглядел бы не так, как прочие? Мне он кажется бурлящим, переливающимся всеми цветами радуги и каким-то образом полным музыки.
– Ты уже начал пробы на роль главного тенора в «Le Berger»? – отсутствующе спрашиваю я, загипнотизированная тем, как Сирил машинально перебрасывает флакон из руки в руку.
– Oui. Утром. – Он подбрасывает бутылочку, ловит и указывает пробкой на дверь за моей спиной. – Явился этот мальчишка и предложил себя. Ни дня не обучался.
Я хмурюсь.
– Я слышала, как он поет. Поэтому и отвлеклась. Его голос…
– Не имеет значения, какой там у него голос. Критики заметят необученного исполнителя на третьей ноте первой арии.
Сирил ставит бутылочку на место рядом с остальными, соединяет пальцы домиком перед лицом и одаряет меня задумчивым взглядом.
– Вместо этого я предложил ему место уборщика.