хуже уже не будет, а лучше можно сделать. Притом не упускать темпа.
Надо было развивать наступление, и я продолжил:
– Нам нет оправдания! Никакая смерть не стоит того, что мы тут натворили!
– Какая смерть? Чего ты несешь, парень? – удивленно захлопала глазами проводница. – Кого убили?
– Убили? Кого-то убили? – понеслось дальше по вагону.
Вот жеж жеваный каблук! Если сейчас не рявкнуть, то поднимется паника.
– Никого не убили!!! – проорал я, вскакивая и едва не поскальзываясь на дурнопахнущей луже. – Собака сама умерла! От старости!
Вляпался-таки! Да и хрен с ним, потом отмоюсь.
Меня чуточку повело в сторону, но я удержался. И выпрямился, слегка оглядев себя. Майка-алгоколичка на тощих плечах, трусы-семейники едва не достают до коленей. Ноги-спички, грудь впалая. Да я что – живое воплощение Кощея, что ли?
Ладно, потом со своим видом разберемся. Были бы кости, а мясо на них нарастить я умею.
– Какая собака? – продолжала хлопать глазами проводница, оглядываясь на пассажиров.
– Бобик! – я вытянул руку и показал размеры упомянутой собаки. Получилось что-то вроде годовалого теленка. – Вот такая вот дворняга! Его всем селом любили. Прямо сто килограммов сплошной доброты. И ведь помер как раз перед отъездом. Наш-то ветеринар дядя Вася так и сказал – не вынесло, мол, собачье сердце расставания. Он уже старенький был, потому и сдох.
– Дядя Вася? – спросил плешивый старичок.
– Зачем дядя Вася? – удивленно посмотрел на него я. – Бобик! Такой мировой пес был, что с ним детей купаться запросто отпускали. Он даже однажды Ерина вытащил из речки. Того течением затянуло, барахтаться начал, мы-то мальчишками по берегу прыгали, а сделать ничего не могли. А Бобик прыгнул в воду, доплыл до Ерина, да и вытащил его наружу. Вот какой пес геройский! А вы говорите…
– А я чего говорю? – снова захлопала глазами проводница.
Даже тот, кого назвали Ериным, выглядел офигевшим. Он уже забыл о рвотных позывах и слушал, как я расписываю его несуществующую прошлую жизнь.
– А вы ругаетесь! И вы ругаетесь! И вот даже вы! У человека горе! – продолжал я развивать свою фантазию. – А ведь пес однажды и меня вытащил из-под снежной бури, когда я на лыжах ногу сломал. Дотащил ведь! Не дал умереть в густом лесу!
Я подпустил в голос слезу:
– Так потому и пьет мой друг, чтобы горе залить. Ведь такое существо умерло! Такое существо! Дворняга, а добрее человека! Да, не рассчитал Ерин количество! Так это же слишком большое горе, расчувствовался, бедолага, не рассчитал силы! Но кто из нас в столь юном возрасте не принимает всё близко к сердцу? Вот вы, дедушка? Вы помните свою юность?
– Помню, сынок, – вздохнул плешивый дедок. – Помню. И как родные умирали, помню… И горечь помню. До сих пор иногда среди ночи вскакиваю, как время после революции вспомню.
Он опустил голову и отошел на своё место. Я понял, что перегнул слегка палку. Не надо было деда трогать. Но уже поздняк метаться. Потом подойду и извинюсь от