вод на обрывистый берег Куры
Поднимается сноп оперённого горного света,
А навстречу ползут прокопчённые пылью ковры.
Лезут пластырем в окна латинские глупые буквы,
Точно бредит Тифлис перемётной цыганской сумой,
И Святая гора в мох и плесень развесистой клюквы
Погрузилась во сне необъятно широкой стопой.
И грузинская речь удивительней русскому вдвое
В те минуты, когда осенит, что считают рубли…
Под копытами древних коней не расплющатся с воем
И в куски под откос не покатятся все «жигули»!
Разве скрипнет зубами прохожий, хватаясь за ножны,
Разобрав неожиданно, что я глазами сказал, —
И опустит глаза, и плечами пожмёт осторожно,
Ненароком поняв, что предательски сломан кинжал…
Я сижу на траве, на проспекте Шота Руставели,
Надо мной облака бороздят океан синевы,
Тихо дети поют в осенённом крестами приделе,
И восходят по склону слепые крылатые львы.
Чудесное спасение II
Стук и звон – телега с клетью,
Переспрос – кого везут?
По кому изладил петлю
Неподсудный суд?
Видно волосы и спину,
Вкруг – холёные штыки.
И пугает мама сына:
«Бука, бука! Вон клыки!»
Угораздило связаться!
Восвояси уж нельзя.
Поздно, братцы. Тошно, братцы!
Вот и сказка вся…
«Не успели! Обманули!» —
Ударяет в голове.
Вдруг да на ухо шепнули:
«Прижимайся сам к себе!
Берегись и стань покорным,
Нам сподручней, нам видней».
В подворотне трое в чёрном
Стерегли коней…
Европейская стужа
Европейская стужа стара,
Как растрёпанный том в переплёте,
И седая сова на болоте
Коротает при ней вечера.
Разнесётся охотничий клик,
Пробегут с деревянной трещоткой
И горит в очаге за решёткой
Рукописный весенний дневник.
Мечет искры в проталину ветер,
Режут уголь, вздыхая, меха.
Шапка снега блестит на повети,
Под ножом ослепив петуха.
Копит солод морозный рябина —
Грозди с ночи темнее горят.
От солений – на зёрнышках тмина
Настоялся в сенях аромат.
«Дети, что же вы? Кланяйтесь деду!»
Входит облако инея в клеть
И басит: «Краем леса поеду.
Может, ёлочку вам приглядеть?»
Жажда
У буден моих, у магрибских верблюдов,
Нагружены мягкие кладью горбы,
И бронзово солнца библейское блюдо
В песке раскалённой недельной тропы…
Оно меня будит и, стало быть, будет
Щитом интересов большого купца,
Чьи верные слуги и добрые люди
Готовы меня подымать до конца.
Ты видишь того, что, рыдая, подпругу
Зубами рванул на себя второпях?
Он подал мне руку как старому другу,
Он думает, я разделю