Ориоль явился на свет на углу улицы Моконсейм в лавке, где торговали чулками и прочим подобным товаром. Сбереги Шаверни эту шутку до ужина, она имела бы бешеный успех.
– Вы, Навайль, получаете просимую вами пенсию, – продолжал Гонзаго, это живое воплощение провидения, – а вы, Монтобер, патент.
Монтобер и Навайль пожалели о том, что смеялись.
– Вы, Носе, завтра поедете в королевских каретах в свите его величества. Жиронн, о том, чего я добился для вас, я сообщу, когда мы останемся с вами наедине.
Носе был доволен, а уж Жиронн – тем паче.
А Гонзаго все длил перечень благодеяний, не стоивших ему ничего, называя поочередно все имена. Даже барон фон Батц и тот не был забыт.
– Подойди ко мне, маркиз, – сказал наконец он.
– Я? – удивился Шаверни.
– Ты, ты, балованное дитя!
– О, кузен, я знаю свою судьбу! – дурашливо произнес маркиз. – Все мои юные соученики, которые послушно вели себя, получили satisfecit[46]. А самое меньшее, что грозит мне, быть посаженным на хлеб и воду. Ах, – воскликнул он, стукнув себя кулаком в грудь, – признаю, я вполне заслужил это.
– На утреннем приеме был господин де Флери, воспитатель короля, – сообщил Гонзаго.
– Естественно, – заметил маркиз, – такова его должность.
– Господин де Флери строг.
– Такова его обязанность.
– Господин де Флери узнал про историю, которая у тебя произошла в монастыре фейанов с мадемуазель де Клермон.
– Ой! – ойкнул де Навайль.
– Ой! – подхватил Ориоль с товарищами.
– И ты, кузен, не дал отправить меня в изгнание? – полуутвердительно спросил Шаверни. – Премного благодарен.
– Речь, маркиз, шла вовсе не об изгнании.
– А о чем же тогда, кузен?
– О Бастилии.
– Значит, ты спас меня от Бастилии? Стократ благодарен!
– Я сделал более того, маркиз.
– Более, кузен? Мне, видно, придется пасть пред тобою ниц?
– Твои земли в Шанейле были конфискованы при покойном короле?
– Да. Когда отменили Нантский эдикт[47].
– Они приносили хороший доход?
– Двадцать тысяч экю, кузен, и я продался бы дьяволу даже за половину этой суммы.
– Твои земли в Шанейле возвращены тебе.
– Правда? – воскликнул маленький маркиз, потом, протянув руку Гонзаго, с самым серьезным видом произнес: – Что ж, слово сказано, я продаюсь дьяволу.
Гонзаго нахмурил брови. Его приспешники только ждали знака, чтобы возмущенно завопить. Шаверни обвел их презрительным взглядом.
– Кузен, – тихо заговорил он, выделяя каждое слово, – я желаю вам только счастья. Но если настанут дурные дни, толпа, окружающая вас, рассеется. Я никого не оскорбляю, таково правило, но я останусь с вами, даже если буду один.
V
Почему отсутствовали Фаэнца и Сальданья
Распределение благодеяний закончилось. Носе обдумывал, в каком наряде он завтра поедет в придворной карете. Ориоль, уже пять