система просуществовала до конца 1946 года. После окончания войны жили впроголодь ещё полтора года. С тех пор я не могу оставлять в тарелке недоеденную пищу и меня коробит, когда я вижу, как теперь люди легко бросают еду в помойное ведро. Их бы к нам в те времена.
Американская продуктовая помощь закончилась, и это чувствовалось. Мать для удобства прикрепляла свои карточки к магазину, расположенному недалеко от её работы. Работала она тогда простой чертёжницей в тресте «Энергоуголь» на площади Ногина (сейчас площадь Китай-город). Часто у неё не было времени выстаивать часовые очереди в магазине, чтобы отоварить карточки, и я ездил в магазин и отстаивал там два-три часа. Окружавшие взрослые люди меня не обижали. Все были привыкшие к очередям и уважали друг друга, а продавщицы никогда не обсчитывали и не обвешивали. Времена были суровые, могли за это и расстрелять. Продавщица сама отрывала мне нужные талоны в карточке, например, жиры (а это было либо сливочное, либо подсолнечное масло – это если повезёт, либо маргарин, либо зальц – если не повезёт), потом получала с меня деньги и отсчитывала сдачу. Было мне тогда восемь лет. Я и к бабушке ездил через всю Москву один, и никто меня не трогал.
Ещё большие очереди, многочасовые, были одно время в сорок седьмом году за хлебом (в 1946 году случилась засуха и был большой неурожай), когда карточки на хлеб были уже отменены. Хлеб отпускали по две буханки в одни руки. Но панику быстро прекратили, поставки хлеба упорядочили. Карточки полностью отменили в 1947 году, и голод закончился. В магазинах в свободной продаже появилась икра красная и чёрная, осетрина, сёмга, нельма, крабы, колбасы варёные и копчёные. Но эти деликатесы стоили очень дорого и были нам с матерью не по карману.
Из воспоминаний военного времени у меня осталось ещё следующее. Весной 1943 года, уже в Москве, я тяжело заболел корью с высокой температурой, провалялся несколько дней. Мать говорила, бредил. Когда очнулся, попросил яблоко. Что продали, где достали в марте яблоко, не знаю, но привезли, я съел и пошёл на поправку. Осенью 1944 года, когда мы с мамой уже жили на Волковом переулке, я ходил смотреть на пленных немцев. Их гнали по Садовому кольцу, они шли рядами, соблюдая строй, а я стоял в толпе на площади Восстания. Жалкое это было зрелище. Они шли измождённые, уставшие, безучастные. Народ тоже молчал. Только некоторые изредка кричали: «Изверги!», а некоторые кидали хлеб.
День Победы объявили по радио 9 мая. Мы, всё население нашей коммуналки, вышли на улицу так же, как и весь дом и жильцы ближайших домов. Все поздравляли друг друга, обнимались, женщины плакали от радости. Вечером был грандиозный салют. Все надеялись, что наши беды закончились, но впереди нас ждали ещё полтора голодных года.
После войны, году в 1946, у нас на Пресне появилось много дешёвых пивных, где собирались инвалиды войны: без рук или ног, одноглазые или слепые, изувеченные душой и телом. Они пили пиво и водку, играли на гармошках, плясали, пели и спали там же. Нам, мальчишкам, было весело и смешно смотреть на этих