честность, что я не могла ответить чем-то, кроме доброты, и решила озвучить именно то, что было у меня в мыслях. Я развязала шнурки на шляпе и сняла ее с волос, пропитавшихся потом. – Я хочу снести крышу. Мне кажется, только так можно впустить сюда столько свежего воздуха, сколько мне требуется.
Хуана неожиданно разразилась смехом, звук которого взлетел до потолка и остался там, запутавшись в паутине.
– Мне казалось, Родольфо говорил о вас как о дочери генерала, а не артиллериста.
В груди слегка потеплело от смеха Хуаны, но я быстро охладела. Родольфо рассказывал ей обо мне, так почему же он не сказал мне ни единого слова о ней? Какие секреты он еще от меня таил? О Сан-Исидро. О своей первой жене.
– Имеются ли у вас еще чудовищные планы?
Чего мне действительно хотелось, так это отобрать у тлачикеро мачете и прорубить в стенах окна.
– Добавить цвета, – бросила я.
– А что, если дому не понравится цвет? – подразнила меня Хуана. Это была издевка или она проявила дружелюбие? В столице женщины привыкли играть словами в шахматы – они изящно кружились вокруг фарфора и шелков, наблюдая друг за другом, защищая свою территорию и готовясь сбросить соперниц с доски. По этой причине я не была близка ни с кем, за исключением мамы. Даже мои кузины и подруги – в то время, когда папа был жив, – держали когти наготове, оставались недоступными и не подпускали меня близко своими колкостями и косыми взглядами.
– Дому понравится то, что я скажу. – Я сложила руки на груди и тихо добавила: «Потому что этот дом принадлежит мне». – Начнем с синего.
Хуана растянула рот в ухмылке, отчего ее тонких губ стало совсем не видно.
– Вы мне нравитесь, – заявила она. – Какие оттенки синего вам хочется видеть, генерал Беатрис?
Я расслабила сложенные руки. Все случившееся после смерти папы укладывалось камень за камнем у меня в груди, и возведенная стена была такой непробиваемой, что даже мама говорила: «До твоего сердца так просто не добраться». И все же мне было приятно слышать, что я кому-то нравлюсь.
Я махнула Хуане, чтобы та шла за мной в сторону лестницы.
– Я привезла из столицы шелка. Такого синего цвета, который вы никогда не встречали.
Посомневавшись мгновение, Хуана все же последовала за мной по коридору. Она молчала, пока мы шли, поэтому мне приходилось заполнять тишину рассказами о том, что я хочу сделать с каждой комнатой. Я бы превратила столовую в копию той, что была у нас дома, – где папа с мамой принимали генералов, а гостиные я бы украсила на мамин вкус, в желтых и розовых тонах.
– Я соврала, что в доме сквозняки, – тихо произнесла Хуана, когда мы поднимались по лестнице. Я бросила на нее взгляд через плечо: выражение лица у нее было отрешенное. Она следовала за мной по пятам, но взгляд ее был обращен к кованым перилам, ведущим к северному крылу. – Правда в том, что… Я не справляюсь со всем этим. Слишком многое здесь нужно сделать.
Хуана продолжила, и с каждым словом голос ее становился ярче и бодрее:
– Раньше