тихо отозвался тот и вскинул доверчиво голову. – Плачь, не плачь – никого из них не воротишь. Да и оплакал я их. Уж как оплакал… как никто другой. А ведь я виноват, отец! Ох, как же я виноват…, – и такая тоска прозвучала в голосе страдальца, что старец поверил ему. А Никон застонал и с силой сжал голову руками.
– В чем же вина, брат? – мягко спросил Елеазар.
– А в том, что детей не уберег от смерти, – глухо выдавил Никон.
– Ох ты, брат мой.…Да разве же это в нашей воле? Разве ж в этом вина? На всё, на жизнь или смерть, на всё есть божья воля, – мягко и убедительно возражал Елеазар. – Да и разве ж один ты страдаешь. Оглянись вокруг – сколько на Руси таких безвинных страдальцев.…Вот и Господь крест несёт, за весь человеческий род страдает.
Никон вскинул голову, доверчиво посмотрел на Елеазара.
– Да, несет…, жена моя убивалась сильно, даже утопиться хотела.…Но я не позволил, удержал,… отговорил от греха. Сказал, что это мне посылаются испытания за мои грехи, не ей. Мой крест – мне и нести. Уговорил бедную уйти в монастырь, – и Никон тяжело вздохнул.
– Послушалась? – спросил старец.
– А куда ей деваться… Как велел, так и сделала, – ответил Никон. Он умолк, как будто бы погрузившись в далекие воспоминания.
– Выходит, ты ее и сподвиг…в монахини-то уйти? – спросил Елеазар, пытливо вглядываясь в лицо Никона и вытирая слезящиеся глаза.
– А я и подвиг, – с гордостью и вызовом подтвердил Никон.
Елеазар печально вздохнул. Он молчал, и Никон продолжил:
– В молодости был со мной один удивительный случай. Возвращался я как-то раз с товарищем из одного села, и пришлось нам заночевать в чистом поле. Ночь стояла, как и сейчас – тихая, ясная. Товарищ мой быстро заснул, а я все никак не мог сомкнуть глаз, и любовался небом и рассыпанными по нему звездами. И вдруг не знаю отчего, а только сердце мое почему-то возликовало. Поворачиваю я голову и вижу – сидит неподалеку на траве седой старец и листает страницы Псалтири. И вид у него такой светлый, как будто сошел он с древней иконы: ласковый взгляд, серьезное и сосредоточенное лицо. Заметил он, что я на него гляжу с изумлением и ласково заговорил со мной, стал расспрашивать, как я здесь очутился, куда идем. Я ответил, и он предсказал, что меня ждет впереди. И в конце сказал, что я должен идти на север на острова и там жить среди отшельников, – Никон перевел взволнованное дыхание и умолк.
– Чудно! Так и сказал? – подивился старец.
– Так и сказал, истинно говорю, – повторил Никон.
– А дальше-то что было? – спросил Елеазар.
– Проговорили мы с ним всю ночь. А о чем, уже и не помню. Когда рассвело, он незаметно исчез… – с сожалением промолвил Никон и замолчал, уставившись на догорающий огонь. Было слышно, как внизу глухо шумит море. Ветер усилился, принеся с моря холод и сырость.
– Вот как бывает.… До чего чудны дела твои, Господи… – задумчиво протянул старец.
– А я вот что думаю, это меня Господь так испытывает на прочность, и посылает тяжелые