наблюдал за ним.
– Ты, поди и не ел давно?
Никон согласно кивнул.
– Пришлю к тебе сейчас Салмова. Он сегодня много рыбы поймал, сварил хорошую уху.
– Спасибо. Я скоро оклемаюсь и снова примусь за работу, – сказал ему Никон и проглотил горькую слюну, которая моментально наполнила его рот, как только он представил ароматное и горячее рыбное варево с плавающими в нём золотистыми пятнами жира.
– С камнями-то пока повремени, а то ведь совсем надорвешься, – усмехнулся в бороду Елеазар.
– Повременю.
– Вот и хорошо. Выздоравливай. А я все хочу спросить у тебя. Как ты надумал наш берег укрепить? Сам или кто надоумил?
– Сам. Я увидел, что там размыто. Через год-другой будет ещё хуже, – объяснил ему Никон.
– Это ты молодец. Хорошее дело затеял для людей и для бога. А мы вот не делали ничего. Что угодно матушке-природе и земле, то и человеку угодно. А то ведь мы порой, как черви земляные, всё копошимся, роемся в земле, чего-то строим и думаем, что можем всё решать за Господа, поменять. А потом удивляемся, куда рыба пропала, и почему река пересохла… Надо подстраиваться под изменения матушки-природы.
– Но там уже был построен рукотворный причал, – возразил ему Никон. – И причал осыпается. А если совсем разрушится, то всем будет плохо. Лодки пристать не смогут. Придется другое место искать.
Елеазар согласно кивнул.
– И нашли бы. Ну, да чего уж теперь. Пускай будет так, как ты решил. Только в другой раз спрашивай у меня и у старцев разрешение на то, что задумал. А потом и работай со спокойной душой и совестью. А вот не спросил ты у нас разрешения, и Бог тебя сразу одернул: спина-то у тебя и заболела. И взвалил ты на себя этот урок из своей гордыни, хотел показать монастырской братии, какой ты хороший и сильный. А мы здесь живем одной семьей и друг с другом советуемся во всем. Ну ладно. Бог с тобой… Взял урок, теперь и тяни. Благословляю тебя, – заключил Елеазар и, подняв руку, перекрестил Никона.
Когда Никону стало лучше, он продолжил укреплять береговую полосу возле причала. Таскать одному камни было тяжело. Иных приспособлений, кроме веревки и собственного хребта, не было, и каждое такое волочение отдавалось ноющей и незатухающей болью в спине. Правда, теперь он тащил камни как можно медленней и осторожней, стараясь не делать рывков.
Монахи, видя, что он работает каждый день, обвязав грудь крепкой веревкой, и как бурлак тащит по земле за собой огромный и неподъемный валун, судачили с недоумением. Однажды несколько монахов подошли к нему, когда Никон сидел, отдыхая на валуне. Он только что с трудом приволок гранитный камень, на котором сидел и уныло размышлял, стоит ли на сегодня закончить свою работу и пойти пообедать или же попробовать подтащить валун ещё на несколько сажень вперед. Спина и плечи его гудели и ныли от напряжения и неимоверной усталости, спина взмокла.
Монахи предложили ему свою помощь. И до начала зимы все вместе они выложили первый слой камней на берегу, запланировав продолжить эту