эти маленькие причудливые па. Она напоминала ленту, которая обвивалась вокруг него. Вокруг Эдди, ее безупречной темной сердцевины.
Никогда в другие времена не бывала она так счастлива. Лицо ее было открытым, а взгляд порхал, как ночная бабочка, как будто впервые в жизни ей было неважно, кто за ней в этот момент наблюдает. Она даже не бросала улыбок Трэвису Хьюстону. Она двигалась как ангел, невесомо и нежно. Она всегда говорила, что у папы обе ноги – левые, а вот Эдди – такой же, как она. Самородок.
И это было правдой. И у нее, и у Эдди была легкая поступь. Они притягивали к себе людей, и это было вызвано не тем, как они выглядели или что они говорили, но тем, как они двигались: это было медленное легкое скольжение, каждый из них заполнял пространство так, как это делает мед, стекая в банку. А говорила она так, будто ее голос раскрывался и распускался над вами. И в этом Эдди тоже был похож на нее, у него тоже был красивый глубокий голос. Только Эдди не использовал его, чтобы заставить вас что-нибудь для него сделать, и он не валялся целыми днями в кровати, как это делала она.
Я ехала вдоль рельсов и любовалась тем, как они сияют в солнечных лучах, и, если бы кто-нибудь проявил интерес и взглянул на меня, он увидел бы, что я тоже сияю. Но иногда приходится самой быть теми глазами, которые за тобою же и наблюдают. Надо самой увидеть собственное сияние, а не ждать, пока это заметит кто-то другой.
На перроне никого не было. Я улеглась на скамью и стала ждать, и впервые ожидание меня не утомляло. Я возлежала на этой скамье, укрытая красным шелковым платьем, а солнце, маслянистое, как желток, заливало своим сверканием весь день без остатка. В этом было что-то драматическое, театральное, но в то же время тихое и очень личное. Я была романтическим героем на отдыхе, как это принято изображать на картинах, в ореоле шелка и солнечного света, рассеянного и струящегося, дающего мне такое ощущение ликования, которое требовало аккомпанемента, исполняемого на трубах. Вскоре появился кондуктор, но он не заиграл на трубе. Он просто прошаркал где-то рядом и откашлялся.
Глава третья
Поезд как-то все не шел и не шел, и вокруг уже не было ничего, что бы я до дыр не протерла своим взглядом миллион раз. Напротив меня был унылый и пустой перрон, еще был яркий небесный свод, изливающий неспешный утренний свет и покрывающий землю лепестками тени. Был воздух, потрескивающий от легкого движения тянущихся к солнцу деревьев. Было хлопанье птичьих крыльев, с птичьих клювов струилось пение, разбиваясь о листву. Может быть, там было еще и глухое звучание мыслей, проворачивающихся в головах, утопленных в подушки, и мягкая скороговорка ног, обутых в домашние тапочки и несущих людей по коридорам к началу нового дня. Еще один день, подумала я и вздохнула. Это была тяжелая мысль, как будто она вобрала тяжесть всех тех людей, которые никогда не станут себя утруждать размышлениями на такие никчемные темы, и потому мне нужно было выдохнуть ее из себя.
Но надо уметь смотреть правде в лицо: один день обязательно