Забавы было исключительное, венчавшее серию опытов, начатых давным-давно в родном Санкт-Петербурге, – опытов, результаты которых могли перевернуть мир.
Отставному профессору-физику было пятьдесят семь – возраст, считаемый мудрецами только началом жизни. Огонь знаний, искрясь в глазах, лишал его и этих лет, и столь же ясно над вполне греческим носом тянулся к открытиям лоб, выпуклый, как у амазонского дельфина.
Бородатый лик доброго мага, каким его обычно представляют дети, служил правдивым отражением сердца Забавы. Воистину, лишь широкая натура и впустила бы лучи для гениального озарения, а его изобретение стирало пласты времени так же легко, как кисточка археолога – слои праха с доисторического артефакта.
Вообще, к принципу работы палеотрóпа, как изобретение называлось, лучше бы подошла аллегория с неводом из квантовой запутанности, достающим прошлое со дна веков. И пусть потрогать проявленное в периметре его действия было нельзя, все представало взгляду последовательно и с полной ясностью. Периметр был со школьный класс, но не из-за новых знаний по истории, а по техническим причинам, и Забава надеялся его расширить. Ведь фрагмент не передаст всей картины, особенно если это битва Александра Великого и Дария III при Гавгамелах с дальним маневром конницы правого крыла македонян.
Дорога пошла в гору, и среди кустов и деревьев замелькали почерневшие от времени каменные фигуры воинов. Кто-то застыл, метая дротик, кто-то вздымал щит, а кто-то простирал руки, моля о пощаде. Глядя на эту изваянную прелюдию, разбросанную на подступах к «Медузе» фантазией античного скульптора, Архимед Иванович наморщился: «Так-так, какие разные характеры… А что, если это вовсе и не статуи – место-то какое!» Он мог тотчас остановиться, включить палеотроп и узнать – потрудился тут взгляд горгоны или скарпель ваятеля, но точка опыта ждала наверху, среди развалин.
Воспроизведение прошлого, впрочем, не было единственной функцией палеотропа. Грандиозные открытия Забавы давали почву для взращивания такого Древа Знаний, плоды которого могли насытить человечество на поколения вперед, но об этом позже. Любой апробированный специалист сказал бы, что он вступил в область мистическую, признавая тем самым, что наука, подобно дикарю при блеске молнии, все еще замирает перед чудом. На что наш знакомый заметил бы, что науке порой «просто не хватает музыки», как говаривал студентам, не осилившим трудную теорему. И это тем более странно, ведь мир вышел из музыки и целиком пропитан ею, что с наивысшей достоверностью подтверждали те самые открытия.
После крутого подъема древняя колея вернулась в пологую плоскость и, обогнув холм по спирали, на новом подъеме уперлась в завал.
– Вот те, ба, и Юрьев день! – профессор ударил по тормозам и, заглушив двигатель, стал спешно выгружать багаж.
Сгибаясь под весом чемоданов и сака, он продолжил восхождение пешком.
Передыхая и обмахиваясь шляпой, Архимед Иванович играл с мыслью, что все же следовало уведомить научное сообщество – тогда бы не пришлось таскать тяжести самому. Да, ни широкой международной общественности, ни узким академическим кругам о палеотропе ничего известно не было. Зачатое еще при советской власти, детище Забавы появилось на свет негласно, в доме-лаборатории на берегу Финского залива, где, как Ленин в шалаше, готовя мировую революцию, физик трудился единолично. И на то имелась веская причина, иначе он рисковал до конца дней стать подопытным кроликом. Ведь главной деталью удивительного устройства, зримо воспроизводящего прошлое, было его собственное сознание.
Часть первая
ПАЛЕОТРОП
Глава первая
Ребенок индиго
Вершина холма открыла живописные, утопающие в буйных зарослях мирта руины. Стены, сложенные из ноздреватого от времени и непогоды известняка, местами были разрушены до основания.
Сняв шляпу перед аркой входа, торчащей особняком, Архимед Иванович выдержал почтительную паузу и решительным шагом прошел внутрь. Жадно осмотревшись, он сделал несколько глубоких вдохов, как человек, наткнувшийся на неожиданное сокровище и стремящийся взять себя в руки. Тут же расставил штативы: слева и справа от арки по линии уничтоженной стены, два других – на побитом мозаичном полу, рядом с патетическим ликом горгоны Медузы. Периметр квадратом охватывал вход и центральную часть вестибюля.
Удовлетворенно крякнув, Забава вернулся к чемоданам: под крышкой первого была центрифуга с хромированным колпаком и толстым рифленым рукавом, во втором белел фортепианными клавишами аппарат с экраном и колесом-регулятором. Он вставил наушники и надел контактный обруч – по экрану зазмеилась синусоида сигнала, завелась центрифуга.
Достав из-за пазухи продолговатый пенал, профессор принялся возить внутри пальцем, беззвучно шевеля губами: «Римляне… вандалы… остготы… сопрано…» Это был маршрут, пролегавший во времени, и женский певческий голос попал в него не случайно.
Впервые молодой Архимед увидел виллу «Медуза» в итальянском фильме, где декорациями выступала