дерева, инкрустированная перламутром и слоновой костью. По ее сторонам, светясь белоснежным каррарским мрамором, стояли гермы важных мужей с орлиными носами. Вдоль стены выстроились в ряд бронзовые торшеры с витиеватыми мелодиями тропической флоры.
Вдыхая в картину жизнь, щеки овеял ветерок – точно такой же залетал сквозь распахнутые окна, гуляя по дому в те незапамятные дни. Забава расправил плечи и подбоченился, словно созерцал творение собственных рук. С упоением вглядываясь в детали, он забылся… и тут вздрогнул от неожиданности – в периметр вступила молодая матрона в легкой тунике, ведущая за руку упиравшегося мальчика лет трех-четырех. Зритель затаил дыхание.
Незнакомка была красива эталонной римской красотой – с крупными чертами лица, высокими скулами и тяжелым подбородком; черные, с поволокой глаза устремлены в незримую перспективу руин. В такт шагам качались увесистые серьги – рубиновые мужские головы, нанизанные на золотую проволоку. Прическа римлянки, будто вырезанная из агата тончайшим резцом, была сплошь крошечные завитки-близнецы, уложенные ровными рядами, а сама она – точь-в-точь ожившая музейная статуя. У самой линии штативов патрицианка обернулась, делая кому-то позади себя нетерпеливый жест.
Профессор весь вытянулся в ее сторону, чувствуя, как сосет под ложечкой: он тайком подсматривал за чужой жизнью, два тысячелетия хранившейся на полках эфирной пинакотеки Земли.
Появилась смуглая девочка-подросток в суконном балахоне, с подносом, уставленным высокими стаканами дымчатого стекла. Длинная коса маятником качалась у тоненькой талии. Мимоходом она повернула голову, и на него взглянули небывалые, разноцветные глаза: один – прозрачной, небесной голубизны, другой – живой, теплый изумруд. В средневековой Европе девочку сожгли бы на костре как ведьму, но здесь, в античной римской провинции, редкая по красоте гетерохромия привела ее в богатый дом, выделив из сотен других рабынь.
Вестибюль надолго опустел, и пальцы сами взяли новый аккорд, тронули колесо-регулятор, возвращая все на четыре века назад. Изображение поплыло, смешалось, будто включилась перемотка.
Когда предметы обрели четкость, римские арабески исчезли со стен, а сами стены стали бордовыми. Инкрустированную дверь сменила массивная, обитая внахлест полосами кованого железа. Места мраморных герм заняли терракотовые кони вандалов. Клыками ко входу на знакомом мозаичном полу распласталась шкура африканского льва, с порога напоминавшая просителям о нраве нового хозяина дома. Крошечная левретка, елозя по львиной шкуре, задрала лапку и, сымитировав закапывание, убежала.
«Ай, Моська! Знать, она сильна…» – Забава невольно заулыбался.
Несмотря на голоса, отдаленно звучавшие в наушниках, периметр оставался пуст, и он проследовал дальше по маршруту. Но то, что проявилось на этот раз, стерло улыбку с его лица, заставив вскочить и отступить.
У арки входа, выпятив напряженные