чём он спрашивает?
– Не заслужил, – сказала мама, – пусть всё осознает.
Она небрежно махнула рукой в ту сторону, где он только что стоял, и жест был исполнен презрительного отталкивания его просьб. Она достала из шуршащего пакетика голубой овал и маленькую красную коробочку. Но отец опять вошёл, и мама спрятала то, что достала, под мою подушку. Он сел на мою постель и посадил маму на колени как маленькую.
– Ты любишь эту куклу? – спросил он меня, – играешь?
– Нет, – сказала я, – не люблю, не играю. Она просто сидит. И всё. Её любит бабушка. Это она, бабушка, играет.
– «А старушки играют, играют в игрушки, только это не знает никто». – Он засмеялся. Потом, уткнувшись в мамину шею, ласково ей сказал, – Гелия, ну скажи, где она? Я не причиню ей никакого вреда, даю тебе слово землянина. Она будет жить приблизительно как в том самом Созвездии Рай, который и восхваляет Хагор. Ты ведь хочешь ей счастья? Ты ведь великодушная?
И хотя он мурлыкал ласково, глаза его замерцали недобро и по-прежнему. И я поняла, не понимая смысла их беседы, что он остался прежним. Мама безразлично и вяло сидела так, как если бы сидела на чём-то неодушевлённом. То есть ей было всё равно, что к ней прижат её живой муж, мой отец. Впоследствии я много думала о том, что нелюбовь к отцу и являлась причиной её сравнительного равнодушия и ко мне. Иначе, как могла бы она на долгие дни забывать обо мне? Она отзывалась на мои ласки, конечно, играла и радовалась мне, но ведь забывала! Жила своими интересами, где-то суетилась или не суетилась, бродила по пустынным комнатам своего небедного жилища, где так и не смогла выделить для меня хоть уголок.
– Попробуй, найди, – засмеялась она. – Чего забыть-то не можешь? Вырвали игрушку у мальчика в самый разгар игры, в самом начале, когда так хотелось быть хорошим и любимым?
– Ты токсичный нарцисс, выточенный из блестящего, но бездушного кристалла. Ты не человек, – сказал он тихо и вдруг схватил её за ухо с красивым радужным камушком. Камушек был ввинчен в телесную мякоть нежной мочки уха. Украшения вызывали у меня содрогание, когда я смотрела на них. Я не понимала, как могут женщины так себя мучить ради того, что они считали красотой. Мне казалось, что это больно, и я не верила маме, когда она говорила, что ничего не чувствует, когда протыкает металлом своё тонкое ушко ради того, чтобы сверкать камушками. Мама толкнула отца локтем и яростно зашипела как змея, после чего извернулась и вцепилась зубами в его руку. Он зашипел в ответ, но уже от боли. Встал, столкнув маму, после всего весело подмигнул мне. Больше от растерянности, боясь моего испуга. Мама вскочила и несколько раз ударила его в спину. Он стоял как непоколебимая скала и улыбался.
– Ты сам тварь! Хуже! Убийца! – исказилась она в свирепой гримасе, хотя и сама не уступила ему в ответном броске. Мне захотелось стукнуть её, настолько меня поразила её злоба.
– Ты о дочери не забывай, ангельская фурия! Я никогда не был тем, кем ты меня обозвала. Ты лучше вокруг осмотрись внимательнее. Может, тогда ты увидишь