смотрят на него. От кого зависит? Что зависит? Что сделали «те, кто…»? Палата ждет.
Проходит секунда. Черчилль делает вторую попытку: «Это зависит от тех, кто…» Становится понятно – приключилось что-то странное.
Похоже, он стал жертвой мозгового саботажа, какой-то внезапной забастовки в его памяти, сколь иронично это ни звучит.
В обширном трюме его головы отказываются работать грузчики. Конвейерная лента языка движется вхолостую. Не выходит ни слова. Черчилль пытается снова, но безрезультатно. Хоть убей, он не может вспомнить, что собирался сказать.
Целых три минуты он стоит, в то время как тори громко хохочут, а скамьи оппозиции пытаются выразить сочувствие разнообразными возгласами. Три минуты! Палата общин и в лучшие времена – не прощающая ошибок экосистема: потеряйте нить выступления хоть на несколько секунд, и вас окатят презрением. А Черчилль не мог произнести ни слова дольше, чем вы читаете эту главу.
Это катастрофа, а он – живой труп. Окружающие начинают шептаться и отводят взгляды. То же самое случилось с Рандольфом, говорят они, бедный малый идет по отцовскому пути – его настигла ужасная преждевременная старость. Наконец Черчилль садится. «Я благодарю собравшихся за то, что выслушали меня», – в отчаянии говорит он и закрывает голову руками.
На следующий день газеты были наполнены рассказами о провале Черчилля, известному специалисту по нервным болезням предложили поставить диагноз. Это случай, заявил доктор, «дефекта мозговой деятельности». Что ж, в мире не найдется человека, который в те или иные моменты не страдал бы от дефектов мозговой деятельности, название этого расстройства звучит очень удобно, – но не эта беда стряслась с Уинстоном Черчиллем в тот день.
Если вы захотите спонтанно дать ему неопровержимую характеристику, вы скажете, что он – величайший оратор последнего столетия. Во всяком случае, величайший оратор Британии, который поспорит с Мартином Лютером Кингом за первое место в мире. Он – единственный политик, чьи речи и манера выступления до сих пор пародируются людьми всех возрастов.
Ах, Черчилль, говорим мы, выпячиваем подбородок и, рыча нараспев, декламируем знакомые слова, например что будем сражаться на побережье. В отношении ораторского искусства он подобен Уильяму Шекспиру в отношении драматургии: он – наилучший исполнитель, синтез Перикла и Авраама Линкольна с небольшой, но несомненной частичкой Леса Доусона[26].
Мы полагаем, что он был сверхъестественно одарен: как будто произошел от союза Зевса и Полигимнии, музы риторики. Но, боюсь, мы правы лишь отчасти.
Верно, что по-своему он был гением, но не от природы. Он не был Ллойд Джорджем или Лютером Кингом – он не умел импровизировать, как это могут прирожденные ораторы; когда он говорил, его речь не лилась из сердца щедрым потоком спонтанного искусства.
Речи Черчилля были триумфом подготовительной работы. Он придавал фразам окончательную форму, перерабатывая и вылизывая