почки, тут же появлялась эта пестрянка и начинала объедать почки и молодые свежие листочки. Сейчас этого вредителя травят химикатами, а тогда собирали вручную, другой методики борьбы не было. За самых ранних собранных гусениц совхоз платил нам по три копейки за штуку, потом, когда её становится больше, платили уже по копейке, а уж когда совсем много, то на копейку надо было собрать пять штук. Собирали гусениц в основном дети, мы их складывали в жестяные консервные банки с керосином, а к вечеру сдавали бригадиру по счёту. Некоторые из нас, особенно девчонки, которые работали поприлежней нас, пацанов, иной раз зарабатывали на этом больше даже, чем взрослые.
Наконец приходило время, когда начинал поспевать ранний виноград, так охрана не давала к нему прохода, а нам, детям, тем более. Самый первый виноград в совхозе собирали особо доверенные люди, его сразу упаковывали в решета, тарили в ящики и отправляли потребителю. Я же всё равно ухитрялся, несмотря на охрану, пробраться в виноградник, а там и сам наедался, и несколько гроздьев приносил матери. Когда же начинался массовый сбор, то тут нам разрешали есть сколько хочешь, лишь на мускат был постоянный запрет. Но, как известно, что под запретом, того обычно и хочется больше всего, вот и я однажды выбрал благоприятный момент, забрался в мускатный виноградник, уселся там под куст, с которого вокруг свисали гроздья, как крупные початки, длинные и такие же плотные. Ел я их так же, как едят пареную кукурузу, не обирал по ягодке, а обгрызал вокруг и остатки, как кочерыжку, выбрасывал.
Много я в тот раз съел этого муската, ел в запас, потому что не знал, доведётся ли ещё его пробовать, а когда пришёл домой, принеся с собой несколько кистей матери, то почувствовал, как мне вдруг стало плохо, настолько плохо, что я тут же потерял не только сегодняшнюю пищу, но, пожалуй, и позавчерашнюю. Мать, бедная, не знала, что со мной делать, но всё обошлось, к вечеру моя беда прошла, а на следующий день я уже был здоров, но на виноград, и не только на мускатный, не мог смотреть ещё месяца полтора, уже потом только понемногу начал есть, ведь наше питание в то время состояло в основном из него и хлеба.
Работы у нас на винограднике, как я уже сказал, было предостаточно, ну а заработки при этом всё равно были плохие, то, что матери удавалось заработать, уходило на наше скудное питание, и если ей случалось к выходному сэкономить три-четыре рубля, то мы с ней устраивали себе праздник – шли семь километров в Дербент и там на базаре покупали граммов двести или триста колбасы, а если попадалась ливерная, то и целый килограмм, тут же в сторонке от рядов мы с ней садились в тень и ели её, а потом бродили между рядов, глазея на выставленные товары, на которые денег уже не оставалось.
А там, на дербентском базаре, в те времена от одних запахов можно было слюной изойти, в продаже можно было найти какие угодно вкусности: чуреки горячие, чебуреки и пирожки, блины и вареники, шашлык и всякие печёнки-селезёнки, рыба на любой вкус, жареная, пареная, вяленая и свежая, а бычки жареные стоили десять копеек