патрикием. Его имя – Иоанн Калокир!
На трибунах вновь грянул гром оваций. Калокир встал и, жестом восстановив тишину, сказал:
– Болгары не смогут настроить руссов против Константинополя, ибо я с завтрашнего дня берусь за работу. Болгары слишком глупы. Они могут лишь жрать объедки и делать пакости, когда их погаными тряпками гонят со двора прочь. Через год эта дрянь и сволочь умоется своей кровью! Я обещаю.
Это было всё, что Иоанн счёл нужным сказать Сенату. Но государственные мужи остались довольны и проводили его слова криками восторга. Он опять сел. Поднялась царица. Все затаили дыхание в ожидании её речи. Она сказала:
– Болгары – наши братья по вере. Нам очень жаль, что они настолько глупы и что мы не имеем иного способа заставить их поумнеть, кроме как выпустив из них всю дурную кровь! Надеюсь, что после этого они снова станут друзьями нам. Да, мы этого хотим. Это наша цель, великая и святая!
– Слава царице нашей! – возликовали трибуны, – позор мисянам!
Императрица вновь села, сперва немножечко помахав рукой во все стороны. Это вызвало бурю, которая улеглась минут через пять. А потом сенаторы задали Калокиру и логофету несколько довольно пустых вопросов, после чего Евсевий Эфалиот вручил консулу верительные грамоты Калокира для Святослава. Консул неторопливо их зачитал, что заняло полчаса.
– Пожалуй, я завизирую, – объявила императрица. Члены Синклита и царедворцы опять пришли в восхищение. Подойдя к Феофано, консул торжественно опустился перед ней на колени и протянул ей бумаги. Она их размашисто подписала, взяв у секретаря перо. Тут же все бумаги были у Калокира. Он сдержанно поклонился. Он был доволен.
Молебен в Святой Софии должен был служить патриарх собственной персоной. Но так как он, по обыкновению, чувствовал себя плохо, все его функции взял на себя протосинкел, архиепископ Феофил Евхаитский. Это был человек поистине удивительный. В сферу его ответственности, помимо церковных дел, входили финансы и Арсенал, а это было немало. Но Феофил исполнял все свои обязанности блестяще. Даже его недоброжелатели признавали, что всё в империи держится лишь на нём да на Льве Мелентии, оговариваясь при этом, что держится кое-как.
В храме Калокир стоял рядом с Феофано. Но смотрел он не на неё. Он смотрел на храм. И зрелище это ввергало его в смятение – столь же сильное, как и то, что случилось утром. Да, Феофано была Красива, но и собор был неплох. Проще говоря, ничего подобного Иоанн никогда не мог даже и представить. При взгляде вверх голова у него кружилась, а сердце будто бы окуналось в морские волны. Ему казалось – он глядит вниз, в глубокую пропасть, на дне которой недостижимое золото оживает и тоже смотрит. В Святой Софии золото было плотью бесплотных. Впервые в жизни своей Иоанн краешком души осознал, как невообразимо то, что за гробом. Ангелы, Богородица и Господь смотрели ему в глаза с чудовищной высоты. А на самом деле они были ещё выше! Он трепетал. Ему хотелось уйти. Но сзади была толпа,