это заметно, – задумчиво сказал Гончаров.
– Заметно-заметно, – подтвердила старушка. – Уж я-то такие вещи примечаю! Так что мой вам совет: присмотритесь вы к ней!
Гончаров на это ничего не сказал, будто не слышал.
– Иван Иванович дома? – спросил он, помолчав.
– Дома, – ответила Елизавета Тимофеевна. – В кабинете.
И мы проследовали в кабинет, где нас уже поджидал Льховский.
Но Елизавета Тимофеевна не сочла предмет произошедшего диалога исчерпанным: видно, выразительное молчание Гончарова не показалось ей таким уж выразительным.
В другой раз, когда мы посетили Льховских, Елизавета Тимофеевна опять начала:
– Так что же Софья Александровна?
– А что Софья Александровна?
– Не пора ли вам о ней задуматься?
Гончаров вздохнул.
– Поздно мне о ком-либо думать, Елизавета Тимофеевна. Опоздал я: прошли младые наши годы!
– Прошли младые наши годы? Это из стихов?
– Из Языкова.
– Ну, у Языкова, может быть, и прошли, особливо если взять во внимание, что он уже умер, а у вас-то они еще длятся. Мне, как женщине, виднее. Но и времени терять не следует!
Лицо Гончарова стало мрачным.
– Ах, Елизавета Тимофеевна! – сказал он с грустною улыбкой. – Оставьте, ради Бога! Ни с кем я не намерен связывать свою жизнь. Вот мой единственный друг! – кивнул он на меня. – Вот кто не предаст и не обидит!
Когда я услышала эти слова, душа моя как будто озарилась светом. «Как же мой хозяин меня любит!» – радостно подумала я. Но тут же и пожалела его: получалось, что кто-то прежде уже предавал и обижал его, раз он этого так боится!
Елизавета Тимофеевна тоже глядела на Гончарова с сожалением, он же поспешил поскорее скрыться от ее взгляда в кабинете ее сына.
В тот день они со Льховским особенно долго беседовали. Вернее, говорил в основном Гончаров: не унимаясь, он все рассказывал и рассказывал о своем кругосветном путешествии, словно стремясь этими воспоминаниями вытеснить тяжелые мысли, что, вероятно, одолевали его тогда. Льховский едва успевал вставить слово-другое о собственном плавании, как Гончаров его перебивал, причем совершеннейшими пустяками:
– А вот в Японии кушанья запивают горячей водой, тогда как у нас – холодной.
Или:
– А на островах Зеленого мыса свиньи такие жирные, что не могут встать на ноги и всю жизнь проводят лежа или ползком.
В конце концов Льховский выразил недоумение:
– Что это вы, Иван Александрович, о таком незначительном нынче?
«Чтобы забыть значительное», – ответила бы я за своего хозяина. Но он только молча улыбнулся.
II
Упомянутая Софья Александровна была одной из дочерей Александра Васильевича Никитенко, того самого, что вел дневник, из-за которого Гончаров не бывал с ним до конца откровенен. И то, как у нее пунцовели щеки и блестели глаза, когда мой хозяин заговаривал с ней, замечала не только Елизавета