одну из первых форм гриппа, которую разучились лечить. А Денису, что любое промедленье может её убить.
– Вколите мне что-нибудь: у меня кашель и насморк.
– Поторопитесь, у неё тридцать семь и три!
– Будьте спокойны, – ответили немцы.
А у монстра тем временем появилась целая армия почитателей. Повинуясь приказу, они доставили ему лучших строителей и учёных со всего мира. Некоторые пришли добровольно и были рады служить. Остальные, если сопротивлялись вначале, то, оказавшись с ним рядом, утратили волю. Он показал им, что делать. У них больше не осталось других стремлений и мыслей – лишь маниакальное желание воплотить его задумку.
Ему построили город. По крупице, пылинке, травнике, песчинке. По камешку. Город, о котором он знал ещё до своего рожденья. В городе этом из когтистых алтарей, рогатых монументов, расфокусированных небоскрёбов, падающих скал, поющих валунов, стеклянных пещер, бьющих светом шаров, прицельных близоруких молний, скошенных звёзд, луна никогда не выходила по расписанию, а солнце, обманывая само себя, было двуликим. В городе этом невозможно было потеряться, но, даже хорошо зная дорогу, легко заблудиться. Здесь не было по отдельности право и лево, юга и севера, востока и запада, весны и зимы, осени и лета, утра и полночи, вечера и полдня. Было всё и сразу. Одновременно, но при этом на две жизни назад, на одну смерть вперёд. Город состоял из тысячи других городов, но на самом деле был одним. Он делился, распадался, множился, рассыпался, вырастал, проседал, исчезал навсегда. Потом становился таким, каким был. Никто не видел его настоящим: для всех чужих глаз только лишь кислотная иллюзия, новая страшная сказка, сладкий сон, мрачный глюк, плохой трип, поучительный миф. Железная дорога соединялась с ипподромом, переходящим в горбатую радугу и скоростное шоссе над обрывом, в небо с перевёрнутыми цепеллинами, покинутую космическую станцию, планету, где можно быть мёртвым и уметь дышать, безвременную петлю, растянутую на две затяжки. Он никогда не повторялся, меняя свой мир. Великий океан вновь стал ловушкой, лабиринтом морока, страха и воды. Его город нельзя было найти на карте, потому что все законы навигации работали против тех, кто искал. Он принимал всех и никого, только избранных, которых не было в природе. Потому что во всей Вселенной и других соседних – выдуманных и настоящих – был только он один. И самое страшное было для мучимых грёзами – не разбиться, быть съеденными заживо, уйти на дно, заключенными под вечную стражу в своих кошмарах, а проснуться и всё забыть. Будто ничего и не было. И потому он давал им возможность приблизиться, почувствовать себя первыми, показав одно из отражений. Сумрачное. Искажённое. Всё из сполохов холодного синего цвета. Нечистой пены. Ледяных червоточин. Пепловых шлейфов. Подводных пещер. Дымчатых статуй. Дремавших чудовищ. Замерших до старта турбин. Или наоборот – размеренное янтарное тягучее безумие, когда никогда не наступит завтра, но уже наступило вчера: и чёрные волны, и чёрные камни, и чёрные скалы, и чёрный корабль, и чёрная вода, и чёрное бесконечное небо такими были всегда