дней в монастыре перед возвращением домой.
– Дай себе срок опомниться от первого удара, дочь моя, иначе тебе трудно будет вынести второй. Не скрою от тебя, что сердце твое будет сильно страдать, когда ты вернешься в дом, где протекла твоя молодая, счастливая жизнь. У нас здесь ты будешь пользоваться всем, что может дать тишина, сердечное сочувствие и религия для успокоения твоего духа. Однако полно, – прибавила она, заметив, что глаза Эмилии опять наполняются слезами, – пора идти в капеллу.
Эмилия последовала за ней в залу, где собрались монахини; настоятельница представила им Эмилию, сказав:
– Эту девицу я глубоко уважаю, будьте ей сестрами.
Пошли в капеллу; торжественное, благоговейное богослужение возвысило дух Эмилии и принесло ей утешение веры и покорности.
Настали сумерки, а добрая игуменья все не хотела отпустить ее. Выйдя из монастыря, Эмилия почувствовала, что ей стало легче на сердце. Лавуазен опять провожал ее по лесу, мрачная тишина которого гармонировала с ее меланхолическим настроением. В задумчивом молчании шла она по узкой лесной тропинке; вдруг ее проводник остановился, стал озираться и повернул с тропинки в высокую траву, говоря, что сбился с дороги.
Вслед за этим он пошел скорым шагом. Эмилия, едва поспевавшая за ним по неровной, кочковатой местности, крикнула ему, чтобы он подождал.
– Если вы не уверены насчет дороги, – сказала ему Эмилия, – то не лучше ли осведомиться вон в том замке, что виднеется между деревьев?
– Нет, – отвечал Лавуазен, – этого не нужно. Когда мы дойдем вон до того ручья, что сквозит вдали меж стволов, мы будем дома. Не знаю, как это меня угораздило заблудиться! Впрочем, я редко когда забираюсь сюда после солнечного заката.
– Правда здесь пустынно, – заметила Эмилия, – но ведь у вас не водится бандитов?
– Нет, барышня, Бог хранит – бандитов не водится.
– Чего же вы боитесь, друг мой? Разве вы суеверны?
– Не суеверен я, а только, сказать по правде, никто у нас не любит проходить мимо замка в сумерки.
– Кто же там живет, что все его боятся?
– Да как вам сказать, барышня, замок-то почти необитаем. Наш помещик, маркиз, владелец также и этих прекрасных лесов, уже умер. Он не бывал в замке много лет, а его слуги, которым поручено стеречь здание, живут в домике рядом.
Эмилия поняла, что это тот самый замок, на который раньше указывал Лавуазен как на собственность маркиза де Вильруа, причем ее отец так непонятно взволновался.
– Ах, теперь там запустение, – продолжал Лавуазен, – а помнится, какое это было великолепное поместье!
Эмилия спросила о причине такой грустной перемены, но старик молчал. Эмилия, сильно заинтригованная боязнью старика, а больше всего воспоминанием о волнении, обнаруженном ее отцом, повторила вопрос и прибавила:
– Ну, если вы не боитесь обитателей замка и не суеверны, то скажите, почему же вы не решаетесь