произнёс Мэтт, подключив всё своё актёрское мастерство и показывая издалека на циферблат наручных часов – так, чтобы стрелок не было видно.
У него получилось. Извинившись за «неудобность», местный охранник отошёл в сторону и впустил мистера Лидса.
Мужчина не спеша зашёл внутрь. Людей ещё не было, поэтому он мог внимательно осмотреться. Окинув взглядом зал и маленькие подмостки, с которых обычно звучала музыка, он лишний раз убедился в том, что это место облюбовали люди с совершенно разных уголков земного шара.
Кое-где на стенах висели небольшие расписные ковры. Вероятно, откуда-нибудь из Ирана или вроде того. Совсем рядом висели маски, точь-в-точь такие же, какие Мэтт видел в лавках приезжих африканцев.
Над барной стойкой красовалось несколько флагов. Индийский, британский. Здесь же был и флаг Мексики. Но что более странно – рядом висела нацистская свастика.
«Отголосок войны, не иначе», – с пренебрежением подумал он.
Впрочем, куда ни глянь, везде были отголоски чего-нибудь. Чьей-то молодости – в виде разукрашенного бра, чьих-то исторических завоеваний – в виде бюста Наполеона рядом с пивными краниками, словом – калейдоскоп.
Очевидно, саксофонист мог ещё часами разглядывать интерьер кабака, но тут его внимание привлекла стена, которая бы показалась заурядной кому угодно, даже вам, уж поверьте.
На стене висела картина, показавшаяся ему до боли знакомой. Он подошёл ближе.
На ней был изображён довольно непримечательный сицилийский пейзаж. Однако… Он уже видел эту картину. Мэтт не верил своим глазам. Вообще-то, он имел полное право не верить. Картина была написана Маргарет.
Без сомнений. Ее инициалы были в левом нижнем углу полотна.
Мистер Лидс оцепенел. В его голове пронеслось всё, что обычно проносится перед смертью, – а именно, самое хорошее. Однако мистер Лидс пока не умирал, он всего лишь окунулся с головой в образы и обрывки фраз, которые понемногу собирались в полноценные воспоминания о том, как всё было раньше…
Несмотря на то, что 1946 год был чертовски тяжёлым, послевоенным, молодой доктор Маргарет не оставляла попыток поднимать себе «боевой дух». Сегодня, двенадцатого мая, она спешила домой сильнее, чем обычно. Мэтью, наконец, принёс ей то, что она так долго просила.
Без четверти восемь вечера входная дверь отворилась, и на пороге небольшой, но вполне милой и опрятной квартиры показалась невысокая фигурка в пальто и берете на французский манер.
Девушка наконец-то добралась до дома. День был сложный, много пациентов и много беготни туда-сюда. Однако отдых не входил в её планы. Быстрым движением руки она скинула с себя верхнюю одежду и повесила в прихожей.
Девушка вбежала в кухню, где за чашкой кофе сидел молодой человек в синей клетчатой рубашке и читал вечернюю газету. К слову, выглядела рубашка совсем как новая, вероятнее всего, таковой она и являлась.
Мистер Лидс перевёл взгляд на Маргарет и отложил газету в сторону. Мэтт загадочно улыбался. Так обычно улыбаются либо психи, либо те, кто приготовил