овь – это одновременно яд и противоядие.
От чего блаженствует Демиург, от того корчится человек. Ибо первый пропускает сквозь себя, а второй заталкивает в себя, вызывая отторжение.
– Поменьше признавайся в любви, – сказал Тай. – Особенно тем, кто очень хочет это услышать. Любовь подобна зимнему лесу, на который упало розовое покрывало утренней зари.
Он взмахнул широким рукавом, и перед глазами Ирис возникло видение: далёкая тайга в синеве огромных пихт и елей, а сверху – небо, опрокинувшееся на мир нежным и оттого недолговечным цветком.
– Но все великие учителя говорили, что любовь становится нерушимой Силой, если её раздавать бескорыстно, – ответила девушка. – И от каждого искреннего признания что-то или кто-то меняется к лучшему.
Ирис притронулась к видению, и оно ожило.
– Да, это красивая сказка для детишек, которые плачут и молятся, выпрашивают и обещают, – усмехнулся Тай. – Как ты понимаешь, детишки – это земляне, таскающие в кулачке косточку абрикоса. Одни проделывают в ней отверстие, и жизнь оборачивается простенькой свистулькой, на которой играют брошенные девочки, похожие на кукол, и мальчики, которым сказали, что у них вместо сердца кусок нержавеющего металла. Другие бросают косточку в пропасть и ждут. Ждут, чтобы однажды возопить от отчаяния и обвинить в потере смысла жизни любого, кто не вытащил из бездны и не положил к их ногам мешок с золотыми монетами или хотя бы упаковку с курагой.
– А третьи? – спросила Ирис.
– Третьи сажают косточку и на время забывают о ней, чтобы не смущать своей настырностью зарождающееся чудо. Видишь ли, истины или любви не нужно добиваться. Люди пользуются словами, но не слушают суть слов. «Добиваться» – это добивать себя. А любви не нужны изувеченные мученики, требующие за свою жертвенность награды.
– Да, – сказала Ирис. – Это как дерево, выросшее на свободе, и бонсай, скукоженный на блюде; человек грядущего и тот, кого с младенчества поместили в сундук, а потом ещё искалечили рот и щёки, чтобы он вечно смеялся.
– Да, – кивнул Тай. – А чудо просыпается в тощей горной почве или в животе у женщины и оповещает о себе небо, не давая клятв и не вмешиваясь в толкования древних свитков. По прошествии мгновений или веков оно превращается в цветущую долину или в юношу, играющего на дудуке.
– О, – засмеялась Ирис. – Вместо тайги уже «Бустан» или «Полистан»?
– Да, – снова согласился Тай. – Так легко не признаваться в любви, а создавать её. Мы, Демиурги, творим её без правил – просто из потребности самовыразиться, поэтому не учим раздавать корыстно или бескорыстно. А людям-подмастерьям хочется признаний-инструкций, чтобы уверовать.
– В кого? В нас? – удивилась Ирис.
– Нет, милая, – поцеловал её Тай. – Всего лишь в своё существование.
Запах абрикоса
Дождь ли плачет соком моим?
Солнце ли смеётся цветами моими?
Земля ли держит мир корнями моими?
Ветер ли поёт голосом моим?
Я отдала тебе ствол свой, чтобы ты вырезал из него дудук.
И с тех пор ты идёшь по свету Вечным Странником.
От народа к народу, не видя границ и войн.
Играешь на моём сердце, а люди видят далёкие горы с бесконечным эхом и полуразрушенные древние крепости, слышат шелест трав и гул моря, ощущают на губах вкус абрикоса…
Мой голос, мою нежность, мой запах – меня, живущую
в твоём дыхании и в дудуке.
Горы синие, словно глаза Бога…
Горы синие, словно глаза Бога,
отмывшего их от вчерашней пыльной бури.
Ты сидишь на камне, свесив вниз ноги,
и думаешь, что поняла суть жизни.
Поняла ли?
Эхо стирает лазурь с колонны водопада
И маляром простым мажет его…
Чёрным, белым! Белым, чёрным?
Не удержать краску на бегу,
И она шлёпается кляксами,
В которых ты видишь совершенство.
Кем ты хочешь быть?
Рисунком старика, поющим об ущельях,
Или ловкой имитацией,
под которой кто-то поставил подпись да Винчи?
Как ты хочешь жить?
Бросаясь в озёрную рябь,
в которой сонары вопят о чудовищах,
или мечтая о тишине,
которая всего лишь «мёртвая зона»,
где только кажется, что ты в безопасности?
Горы синие, словно глаза Бога,
который не знает, что его назначили совершенством.
Ты сидишь на камне, свесив вниз ноги,
и смеёшься, увидев ещё один ответ,
похожий на плод граната.
И тебе всё равно, спелый он или нет,
поскольку