с расчетом после каждой выпитой. Чаевые давай по-людски, не скаредничай. Стулья здесь удобные, туалеты чистые (отдельные граффити не в счет), а разливающая рука Нейта тверда и верна – не тяжелая и не легкая. Он смешивал хорошие коктейли, а вот шутеров[3] у него не водилось.
«Хотите шутерс – валите в «Хутерс»[4], – как-то напутствовал хозяин бара ватагу первокурсников, запросивших у него по неведению поднос «Пикирующих бомбардировщиков». Потом, уже выпнув парней из своего заведения, Нейт сказал, что первой их ошибкой было вообще найти сюда дорогу. «Щеглов из колледжей» Нейт не привечал, хотя сам не сказать чтобы совсем уж без гордости относился к ребятам из местных, что решили продолжить образование. Это он как раз приветствовал. Нейт знал их родителей, помнил дедушек и бабушек. Так что для него эти ребята были не «щеглы из колледжей», а «своя ребятня», и в баре им всегда находились и место, и радушие, хотя шутеров им Нейт все равно не подавал, даже если б те излечивали от рака. Так уж у него заведено.
Отдельного кабинета в баре не имелось, зато четыре столика на задах были отгорожены от остального помещения деревянным простенком с тремя вставками из матового стекла. Здесь-то и протекало празднование шестидесятилетия Уилли Брю. На протяжении вечера мероприятие, надо сказать, становилось все разгульней. Сердцевину шума составляли Арно и еще шесть-семь персон вокруг, наперебой орущих тосты и остроты. За вторым столиком, где сидели еще четыре-пять человек, было потише: разгул сглаживался степенностью Джемисона и общей добротой натуры его соседей по столу. Третий оккупировала разносортица из жен и подруг, которую Уилли, честно признаться, поначалу не вполне одобрял. Он-то рассчитывал, что соберется мальчишник, а оно вон как обернулось. Хотя не гнать же их. Ладно, пускай кучкуются, но только особняком и в рамках хоть каких-то приличий.
Впрочем, в глубине души приход женщин Уилли даже льстил. Внешне он неказист, в манерах грубоват. С уходом жены единственные дамы, с которыми Брю имел физический контакт, были с металлическими буферами и фарами вместо глаз. Он уж и позабыл, каково это – быть объятым разгоряченными феминами, задыхаться от их духов и радушных поцелуев. Уилли рдел от макушки до щиколоток, ощущая, как «женщины роскошного возраста», то по одной, а то и сразу по две, налегают и щедро елозят по нему своими телесами, воскрешая в памяти порочно-сладостные воспоминания. Одна из причин, по которой Брю скрылся в убежище мужского туалета, это как раз попытка стереть со щек и рта следы губной помады, чтобы не выглядеть подобно «раздобрелому купидону, рекламирующему по бедности день Святого Валентина» (слова Арно).
Сейчас, стоя у двери туалета, Уилли озирал калейдоскоп лиц, словно бы видя их заново. Первое, что бросалось в глаза, это сколько же из них