он, батюшка, жив-здоров. Ребята, правда, его помяли немного, но не смертельно. Для дознания сойдет. А то, что крив на один глаз, так это до нас было. Таким уже взяли.
У Емельяна Федотовича мелькнула шальная мысль: «Уж не тот ли это одноглазый мирянин, что в трактире бучу учинил? И имя такое странное – Сапыга».
– А ну, отворяй, ребята, – распорядился он и спустился по низкой лестнице в подвал.
В подвале со стен и потолка сочилась вода, пахло прелым сеном и соломой. Сапыга лежал на прелой соломенной подстилке в грязной, покрытой плесенью камере. Емельян сразу узнал его. Подойдя к железной решетке, он тихо постучал ключом по замку. Сапыга открыл глаза.
– Пришли, аспиды, – сквозь выбитые зубы прохрипел узник.
– Пришли, пришли, – усмехнулся Емельян Федотыч. – Подымайся давай. Сейчас и об аспидах поговорим, и о крамоле твоей. Все, что мне тогда в трактире не досказал, или обманул в чем, все скажешь.
Сапыга попытался расправить затекшие конечности, что вызвало жуткую боль, которая отозвалась по всему телу неприятными уколами, словно тысячи иголок впивались в его изможденное тело. Одноглазый узник, издавая тяжелый стон, вновь свалился на прелую соломенную подстилку.
– Ну, ты, давай не прикидывайся, – улыбнулся Басаргин. – Ребята сказали, что били не сильно, берегли для нашей с тобой задушевной встречи.
Старшина вышел во двор и потер костяшки рук.
– Что, Емельян Федотович, не получается у вас с ним душевный разговор? – к старшине подскочил один из стрельцов.
– Я пока к монастырскому подворью схожу, а вы приведите его в порядок, – заключил старшина. – Через часик вернусь.
Спустя час Сапыга сидел в камере для допросов.
– Помнишь меня, одноглазый? – спросил старшина.
Басаргину очень хотелось, чтобы тот его вспомнил. Сапы-га застонал и отвернулся к стене.
– Вижу, что помнишь, – улыбнулся Басаргин. – Я тебе что в трактире сказал? – Старшина прищурился. – Говорил, что бежать тебе из Москвы надо да на глаза мне не показываться. А ты не послушал.
Тяжелая кованая дверь в камере отворилась, и на пороге появился один из стрельцов с кружкой липового чая. Старшина попытался осторожно остудить горячий напиток и пристально посмотрел на узника:
– В сене от кого прятался? Скрывать есть чего? – Басаргин отодвинул кружку с чаем в сторону и склонился над узником. – К вечеру не расскажешь, отдам тебя в лапы Ноздреватому, а тот все кости тебе вывернет да заново вставит. Думать тебе часок. Как на башне колокол три раза пробьет, почитай, время твое и вышло. А куда оно выйдет – на плаху или каторгу, – решай сам, я пока к стрельцам схожу, поговорю, а ты подумай.
Басаргин захлопнул за собой кованую железную дверь.
В голове Сапыги водили хороводы сонмы чертей и ангелов, нашептывающих этому окровавленному одноглазому бродяге варианты спасения. Одни сулили земное спасение, если расскажет всю правду, кто хозяин дома, в котором он укрылся. Зачем он к нему приходил. Есть ли среди них заговор.
Другие в свою очередь вторили,