ручками, настолько тонкими, что, казалось, через них просвечивает солнце. Поднеся ладони ко рту с бледными губами, она изобразила, как заглатывает огромный кусок хлеба.
– Вот так! Видели бы вы, как показывала мадемуазель… Вы же знаете Бюлента, его смех звенел на весь сад, как колокольчик; все оборачивались на нас. Давайте попросим мадемуазель, пусть она за ужином покажет, папа.
Она опустилась на ковер у коленей отца и рассказывала с самыми мельчайшими подробностями, как они гуляли в саду в Бебеке, как порхающая бабочка, перелетая с одной мысли на другую. Потом, вдруг прервав рассказ, серьезно спросила:
– Куда вы ездили, папа? Расскажите-ка, куда это вы тайком от нас ездили?
Он не задумываясь ответил:
– Никуда.
Как только он солгал, ему вдруг стало так стыдно, что он покраснел и попытался исправить положение:
– В Календер.
Нихаль с проницательностью, столь развитой у нервных детей, сразу почувствовала ложь:
– Нет, папа. Вот, вот вы покраснели, значит, хотите от нас что-то скрыть.
Она встала, притворяясь обиженной, наклонила голову и надула губки, и так, исподлобья, смотрела на отца. Он почувствовал, что ему необходимо тотчас, без подготовки, без всяких опасений, все рассказать этому ребенку, этому спустившемуся с небес ангелу, очистить свою совесть, выложить правду, что тяжким грузом лежала у него на сердце.
Он взял Нихаль за запястье; притянул к себе тоненькую, словно веточка, девочку, настолько хрупкую, что трудно было даже предположить, что из нее когда-нибудь разовьется женщина, пропустил пальцы сквозь светлые шелковые волосы, напоминающие облако. Еще секунду назад весело щебечущая девочка с болезненной нервной напряженностью, чуткая, как птица, которая вдруг почувствовала опасность, витающую над тишиной гнезда, с волнением на лице ждала ответа.
И тогда он спросил:
– Нихаль, ты же любишь меня? Очень, очень любишь, правда?
Со свойственным детям ожиданием подвоха она не хотела отвечать, пока не поймет суть вопроса. Отец продолжал:
– Нихаль, я вот что придумал для тебя. – Когда он говорил это, его сердце сжималось. – Но дай мне слово, поклянись, что не будешь возражать и согласишься. Ради меня, потому что ты любишь меня.
Он не мог закончить предложение – заметил в своем голосе такую фальшь, что его бросило в холодный пот. Он замолчал, чувствуя себя преступником, которому предстоит признаться в совершенном убийстве. Нихаль тихонько отобрала у него руку и отошла на шаг от отца. Молча, бледная, с застывшим на губах вопросом, она настороженно смотрела на отца. Она не задала этот вопрос вслух. Почему? Неизвестно. Не пытаясь извлечь смысл из слов отца, она почувствовала, что в эту минуту ее папа, человек, которого она любила больше всех в мире, впервые хочет ее обмануть не по пустяковой причине, как это бывало, – в шутку, нет, эта ложь была настоящей страшной ложью, которая сейчас, прямо здесь сломает всю ее жизнь.
В комнате было темно, они видели только тени друг друга. Между ними как будто