меня на танец, но только из жалости…
«Но ведь Элизабет не виновата», – твердила я себе. Моя сестра просто была одним из тех баловней судьбы, как и полковник Линдберг, – легких, изящных и удачливых. Другим оставалось лишь смотреть на них в благоговейном восхищении.
– Что ты собираешься надеть? – устало спросила я Кон.
Она сморщила свой маленький вздернутый носик.
– Что-нибудь шикарное, – произнесла она с такой комичной самонадеянностью, что я рассмеялась, хотя, как ни странно, завидовала и ей тоже. Почему уверенность нельзя разливать по флаконам, как духи? Я бы тогда прокралась ночью в комнаты моих сестер и украла бы парочку, как иногда таскала предметы их одежды.
– Ты бы лучше мне помогла найти что-нибудь подходящее из нарядов, – проворчала я, поворачиваясь к своему дорожному сундуку.
– Чтобы привлечь внимание полковника? – хихикнула Кон.
Я пожала плечами, но не возразила.
На следующий вечер я остановилась у дверей гостиной, чтобы перевести дыхание. В первый раз со времени приезда я увидела, что посольство не было на самом деле таким роскошным, каким казалось на первый взгляд. Оно было похоже на побитое молью платье гранд-дамы, тщетно украшенное драгоценностями и кокетливыми шарфиками. Сияющие люстры и роскошные бархатные портьеры не могли скрыть потертую обивку, паутину трещин на потолке. Обстановка была чистая – не сомневаюсь, что мама приложила к этому руку, – но довольно убогая и потрепанная. Интересно, понравились ли маме ее новые апартаменты, если она их оценила вообще. Она начала строительство нового роскошного дома в Инглвуде, когда папа получил назначение. Строительство все еще продолжалось, но могли пройти годы, прежде чем супруга дипломата переедет в дом своей мечты. Что характерно, она никогда не позволяла себе выражать по этому поводу даже легкое сожаление.
Затаив дыхание, я прислушалась к голосам, раздававшимся из-за двери, – возбужденному голосу папы, грубому хохоту Дуайта, грудному с придыханиями голосу Элизабет и заливистому смеху Кон. А также к новому незнакомому музыкальному инструменту – высокому, но мужественному голосу, иногда добавлявшему односложные реплики в общий хор. Полковник Линдберг. Я почувствовала, как краснею. Лиф вечернего платья стал тесен для моей груди, туго стянутой очень модным и очень неудобным резиновым бюстгальтером, который был куплен по настоянию моей соседки по студенческому общежитию Элизабет Бейкон.
– Где же Энн? – раздался мамин голос. Я представила, как она смотрит на свои часики, и от нетерпения ее рот превращается в тонкую полоску. Я сделала глубокий вдох (насколько это было возможно в проклятом бюстгальтере) и прокашлялась перед тем, как войти в комнату.
– Вот и я, мама. Прошу прощения за то, что меня, кажется, потеряли.
Зал был великолепен – столько сияющих люстр и свечей, что сначала мне пришлось зажмуриться, чтобы привыкнуть к такому блеску. Мне все же удалось рассмотреть очертания всего семейства, собравшегося вокруг огромного