понимая, чего от меня хотят. Меня поразил звук собственного голоса. Он звучал совершенно спокойно, хотя сердце билось, как сумасшедшее, и все тело сотрясала дрожь.
– Очень хорошо, – проговорил полковник и оживленно кивнул кому-то, не видимому мне. Он по-прежнему словно избегал моего взгляда. Его пальцы стали еще быстрее постукивать по крышке рояля.
Я почувствовала, как сердце стало биться ровнее. Неужели? Неужели героический полковник Линдберг действительно смущается в обществе девушек, как говорили мама и Кон?
Похоже, это было именно так. Когда мы толпились вокруг него, потягивая лимонад и поедая сэндвичи, принесенные армией слуг, разговор то прерывался, то возобновлялся. Молчание прерывалось внезапными взрывами болтовни, которые замирали прежде, чем обрести смысл. Только однажды, когда папа спросил полковника, какая разница между монопланом и бипланом, наш гость пришел в себя и немного расслабился. Охотно и уверенно он разъяснил различия между ними в долгом монологе, который никто не решился прервать. Его слегка скрипучий голос смягчился, он наклонился вперед, голубые глаза засверкали, пальцы перестали двигаться, когда он подробно излагал различия и преимущества моноплана над бипланом.
Поскольку никто из нас, естественно, не мог ничего добавить на эту тему, легкая светская беседа возобновилась, непринужденно подхваченная Элизабет и мамой. Папа в это время сиял лучезарной улыбкой, а Дуайт поглощал сэндвичи в невероятных количествах. Кон даже отважилась поддразнивать полковника время от времени, но он, похоже, этого даже не замечал. Я тоскливо озиралась и мечтала снова очутиться в Инглвуде. Здесь, в сияющем показным великолепием зале, все для меня было чужим, кроме потрепанного американского флага, висящего над позолоченной каминной доской. Этот флаг привез с гражданской войны мой дед, когда мальчишкой служил там барабанщиком. Здесь не было ни одной фамильной фотографии, оправленной в рамку, которые дома стояли на всех столах и подоконниках. Посольство меня интересовало, как людей интересует музей. Мысленно я пообещала себе отправиться на разведку, когда все остальные лягут спать.
– Кажется, вы учились в Смите? – раздался чей-то голос, и через мгновение до меня дошло, что этот вопрос мне задал полковник Линдберг.
Как он вообще меня обнаружил? Только мне удалось найти укромный уголок, куда не попадал яркий свет, и я чувствовала себя защищенной от чужих взглядов, как меня вытаскивают на свет. Тем не менее я кивнула. Потом, собразив, что он, возможно, плохо видит меня в темном углу, согласилась вслух:
– Да, я там училась.
– Элизабет закончила Смит два года назад, – жизнерадостно отозвалась мама.
– Да, полковник, нам это предопределено судьбой. Все девушки семейства Морроу учатся в Смите, а все молодые люди – в Амхерсте, – пояснила Элизабет, и я не могла не восхититься ее спокойным, почти скучающим тоном: точно так же она разговаривала с гораздо менее выдающимися представителями мужского пола. – А вы в каком колледже