клопа? У меня и дома их миллионы, мой друг. Уж и не знаю, откуда только берутся, наверное их воспроизводит денщик, представь себе, жрут и меня, и мои бумаги. Кто их тогда прочтет? Однажды ко мне в дверь постучались. Я говорю денщику «Пергюмякиссен басурманин поди и открой». Вдруг это ко мне по важному делу. А Пергюмякиссен спал в это время на антресолях и не знал как оттуда слезть. Тогда я сам пошел открывать вышеупомянутую растреклятую дверь. На пороге стояла государыня, мокрая и счастливая. Говорит мне «Впусти меня, капитан, я хочу остаться у тебя, на веки вечные, в твоем домике на Батискафной улице, хочу остаться вдвоем. Вячеслав Самсонович прогнал и отверг меня». Я говорю ей что сегодня это невозможно по разным причинам и что ее бедняжку вероятно сожрут клопы, ибо она – довольно-таки лакомый кусочек. И тогда государыня сказала, что раз так, она возвращается в свою злополучную золотую клетку, посреди александрийских лугов, на веки вечные, ну или на какое-то время, а мне на память оставляет свое нетленное хрустальное сердце.
«Держи его, капитан – сказала она – и пусть оно стучит. Если хочешь, посади его в клетку, если у тебя есть клетка, или положи в картонную коробку, если у тебя есть коробка, чтобы оно не сбежало или не закатилось куда-нибудь». Я так и поступил. Только вот теперь не помню где оно. Ты же сам видишь, какой здесь беспорядок и балаган. Денщик не очень-то поспевает, а большую часть дневного и ночного времени проводит на антресолях, откуда редко показывается. Говорю ему «Пергюмякиссен!» Оттуда только храп и свист. Я ему и гранату дымовую туда швырнул шутки ради и весь дом наполнился вонью и копотью. Денщик так и не проснулся, а я надел свой мундир и вышел на улицу подышать свежим воздухом, потому что дома оставаться было решительно невозможно. Да ты знаешь, как он у меня появился? Решил я как-то утром умыться, чтобы позавтракать и идти в полк. Открываю кран, и вот оттуда, представь себе, вылезает этот вот странный субъект. «Кто ты?» – говорю. «Пергюмякиссен, фонтанный мальчик, заблудился в водопроводе» – отвечает. Ну, наш мир преисполнен чудес, хотя иногда, согласись, напоминает бесконечную унылую гауптвахту, обитель немых и пугливых тараканоподобных существ. Вот если бы я, допустим, полз по водосточной трубе из Петергофа на Выборскую сторону, я бы наверняка переломал себе все кости, ручные и ножные, а потом застрял бы там и сидел бы в трубе как пробка, раз и навсегда перекрыв городской водопровод.
Капитана нигде не видно. Окно распахнуто; обрывки его сновидений, робкие и пугливые, полупрозрачные, как лоскуты ночного платья, все еще летают и снуют по комнате, шарахаясь из угла в угол. Я их стараюсь как-нибудь поймать и распихать по карманам, с тем, чтобы потом принести их в наш департамент на Лифляндской улице. Там, в тесной деревянной каморке любезного швейцара Алексея Петровича, я выпущу их на свободу – и они застрянут у него в пышной бороде, как заблудшие слизняки. Алексей Петрович заорет как полоумный и будет бегать по коридору, пятерней вычесывая и выдергивая свою всклокоченную бородищу. Надеюсь, директор оценит мою невинную