настроение. Я обязательно выпиваю стакан воды, чтобы разбудить и свой желудок. Затем завариваю свежий чай и варю пару яиц. На худой конец овсянка на молоке. Разве эти маленькие тонкости не приносят радости? Ещё как приносят, хоть и относятся к разряду обычности, повседневности. Затем я включаю любимую музыку, пересматриваю сделанное ночью, отмечаю про себя какие-то важные моменты на картине, которые нужно убрать или наоборот что-то добавить. И вот – ты уже счастлив! Ты чувствуешь, как утро вливается в тебя своей радостью! Потом, когда появляются люди, эта радость куда-то и почему-то улетучивается. И всегда это начинается с какой-нибудь мелочи. В трамвае кондуктор, а обычно такой же пассажир, вставший с утра не с той ноги, сказал какую-то грубость. На работе ли, в магазине ли этот беспрерывный человеческий галдёж ни о чём. Кто-то кому-то сказал слово, а тот в ответ два, и дальше этот словесный понос уже не остановить, пока не рассорятся или не набьют друг другу физиономии. И везде эта мелочность, меркантильность, желание урвать кусок получше, получить выгоду даже от булавки, неприязнь друг друга, нетерпимость, какая-то непонятная вечная злоба. Может быть, город так действует на нас из-за плотности заселения? И здесь та же плотность. Мы сидим в наших многоэтажных коробках на головах друг друга и грызёмся от того, что мешаем друг другу жить. Думаете, я осуждаю людей? Помилуйте, да я такой же, как и все прочие. А может, и ещё хуже. Нам не хватает одиночества, тишины, свободы. Мы не можем элементарно отдохнуть друг от друга. Но это я говорю об интровертах. А ведь пруд пруди тех, кто жить не может без столпотворений. И как сосуществовать в этом мире такому множеству таких разностей? Я вас спрашиваю, где найти эту золотую середину, чтобы всем было хорошо?! А нет её в такой плотности. Для этого обществу нужно созреть до тонкого состояния. Так вот эта проблема тонкости и мучила меня. Я не знал, что делать. Я в какой-то стремительности от отчаяния рисовал всё новые и новые картины, пытаясь найти свою тонкость, своё настоящее. И однажды я дошёл до такого изнеможения, что у меня случился нервный срыв. Картинам, которые в разное время были кем-то куплены из чувства благодарности или подарены кому-то, несказанно повезло. Тем, что были у меня дома, повезло меньше. Я сжёг их все до единой. Я не мог смотреть на своё убожество, на невозможность выразить своё настоящее. Мы знаем друг друга с Полиной ещё со школы. Сидели за одной партой. Она уже предчувствовала, что со мной начинается беда, и стала каждый день навещать меня. Помню, как в тот день пытался закончить одну идею, над которой страдал уже неделю. Они словно взбесились и вспыхивали в моей голове одна за другой. Я смешивал краски, пытаясь добиться нужного цвета. И тут меня переклинило. Я понял, что дальше так продолжаться не может, потому что любое смешивание плотности ни к чему не приведёт. Я просто взял и влепил палитру с красками в холст. Соединил, так сказать, одну плотность с другой, чтобы из этого катарсиса наконец-то вышла давно искомая тонкость. Но палитра упала на пол от подобной творческой дерзости, краски нехотя
