истинными.
Дело в том, что засуха, наконец, окончилась, и дождь с новой радостью и благой вестью пробежал по нашим улицам. Дождь больше не враждовал с солнцем, и в тот день они существовали вместе. Такое редко увидишь!
Трудно ответить на вопрос, где сейчас Михаил Дмитриевич
Воронихин, но если и умер он на нашей земле, то бессмертен он в Божьей вселенной, соприкосновение с которой ощутили все мы тогда. Бедный, бедный рыцарь!..
Мы и в самом деле были рыцарями, но отнюдь не бедными, потому что все наши бедствия происходили из-за нежелания выйти за пределы одного только аза. Роман в письмах, который я имел счастье читать только что, написан крайне дурно. Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Фёдоре Кришкине. Рассматривая его творчество в макросъемке, я изучаю строение его текста под единственным интересным мне углом, то есть как проявление личного таланта. С этой точки зрения Кришкин писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками болезненного юмора, который словно конфузится после слов задиристого одноклассника о том, что у носителя этой шутки получилось не совсем удачно, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей. Итак, мы читаем историю о неком Александре Дмитриевиче Воронихине (фамилия бессмысленна и говорит о персонаже меньше, чем о самом авторе, который на момент написания произведения явно готовился к зачёту по истории России, на что намекает совершенно выбивающееся из общего повествования «дивное узорочье»). Он славный малый: играет на флейте, совершает всевозможные трогательные поступки (как, например, спасение птенца), которые, что подчёркивается автором, не менее бессмысленны, и пытается поверить в Бога, которого везде ощущает, но никак не может увидеть. В виде антитезы на сцену выходит Володька Рождественский, крайне наукоцентричный и богоборческий спутник, который психоаналитики непременно могут принять за тамость (или же тень) главного героя. После довольно пустого разговора Александра, ближе к концу книги почему-то ставшего Михаилом, с Володькой о вере, первый обнаруживает на улице спасённого птенца, который по его же вине погибает, проклинает дождь – то ли Бога, то ли зло – и оплакивает действительно невинное существо, после чего на земле наступает засуха. По неизвестной, опять же, причине, Александр идёт в церковь, которая всё это время постоянно его притягивала, и встречает там Анну Алексеевну Яслину, алгебраически неверную функцию и хранительницу писем, которых всего два и из которых узнаётся вся история Воронихина. Особенно подчеркну, что писем всего два, одно из которых совсем утеряно. Безусловно, Кришкин как автор текста начнёт его защищать, и в этом ничего страшного нет. Но едва ли я поверю в то, что таким образом передаётся сумбур выцветших воспоминаний, поскольку это не текст ощущений, но текст идей, неумело мимикрирующий под опусы Достоевского. Спустя год после выхода книги становится ясно, что было по меньшей мере три редакции под общим названием «Укравший Дождь», в первой из которых не было ни открытого