кивнул я, отвечая на вопрос горбуньи, – хочется попробовать что-нибудь новенькое.
Сегодня особенный день. Юбилей. Двадцать лет, как я курю.
– Двадцать лет – это пустяки. С одной стороны. Мы с дедом прожили трижды по двадцать.
Порой мне кажется, что прошло три дня. С другой стороны – даже двадцать дней – это
бесконешно много, друшочек.
Внутри меня начало закипать нетерпение. С чего вдруг я вообще трачу время на
размышления о табаке и разговоры со старухой? Им же только дай повод – начнут рассказывать всю свою жизнь с самого рождения, путаясь в датах и событиях, споря сами с собой, и не заметишь, как пролетит четыре часа, и ты уже в курсе, что во время войны с Наполеоном прабабка собеседницы украла коня, спрятала в его крупе драгоценности, украденные у вдовы Савари или Маро, или бог весть кого. Или это было после войны. Или Наполеон здесь не причем. Или никаких драгоценностей не было, и везла хитрая прабабка просто пуд муки на своей собственной лошади в Сицилии. А внучка родила правнуков. И вся деревня отмечала событие полтора месяца. Но на самом деле нет ни деревни, ни внучки. И живет бабка уже пятьдесят лет в ненавистном зловонном городе, где от смрада, жары и нищеты невозможно скрыться.
Почему бы мне просто не взять первые попавшиеся сигареты, как я делал прежде? Я потянулся за пачкой Рочестера, невзрачной и дешевой, но сухая ладонь резким движением накрыла мою руку, и я вскрикнул от отвращения.
– Возьми вот эти. Импортные, только вчера появились. С шоколадошкой. – Старуха положила красивую пачку поверх дешевого хлама, и я невольно залюбовался дизайном. Отвращение и раздражительность улеглись. Появилось приятное сосущее ощущение под лопаткой, даже некоторое умиротворение. На душе стало спокойно и тепло. Как будто впервые за долгие дни я хорошенько выспался, выпил без спешки крепкий свежемолотый кофе и прошелся по бульвару Хермано, овеваемый прохладным морским бризом. Мысли мои замерли, напряженно вслушиваясь в звуки улицы, в крики ласточек, вьющих гнезда под крышами четырехэтажек, в гудки машин. В это мгновение я услышал музыку. Она долетала до моего слуха издалека и одновременно поднималась изнутри, еле слышно, но напористо и властно. Я оглянулся и тряхнул головой, пытаясь отогнать напасть. Музыке решительно неоткуда было доноситься. Горбунья пытливо всматривалась в мое лицо, и мне почудилось, что вот-вот она начнет насвистывать мелодию, зазвучавшую не то у меня в голове, не то в церкви Святого Пауля, которая находилась в пяти кварталах от нас. Помню, там был орган. И скрипка. Может быть, контрабас. И еще было ощущение, что все наконец-то встало на свои места, и жизнь теперь пойдет своим чередом, как должна была идти с самого начала, если бы я в какой-то момент не свернул не туда. Спокойствие передалось всему окружающему. Ласточки попрятались в свои гнезда, машины замерли на светофоре, а старуха-продавщица мерно покачивала головой, попадая в такт.
– Вы тоже слышите эту мелодию? – спросил я, осознавая, впрочем,