имя.
– Они ведь умерли? – спросила она. Ей не хотелось говорить о Чарли. Ей хотелось к маме. Хотелось, чтобы папочка вышел из дома и велел Мэлоуну и другим полицейским убираться восвояси.
Мэлоун снова чертыхнулся, и на этот раз она расслышала его слова. Он перекрестился и взглянул на нее. Глаза у него блестели, а губы дрожали.
– Да, Дани. Они умерли. Мне ужасно жаль.
Люди умирали. Их сердца переставали биться. Последний вдох срывался с губ, и свет угасал. Смерть не походила на заглохший мотор, на моргнувшую и погасшую лампочку, хотя по-своему была им сродни. Движение, присутствие, бытность… а потом ничего. Грязная перчатка на мостовой, отлетевший в сторону сапог обезножевшего солдата. За свою жизнь Майкл Мэлоун повидал слишком много безруких, слишком много безногих людей. Смерть была так беспощадна. Так неумолима. От нее никому не удавалось уйти.
Душа отлетала быстро. Если душа – или то странное нечто, которое именуют сознанием, – вообще существовала, то подле тела она не задерживалась. Она мчалась прочь. А плоть немедленно переходила во власть смерти, серолицей, дурно пахнувшей смерти. Он видел это тысячи раз.
В детстве он воображал, что видит души. Он даже рассказывал матери о разноцветных, словно написанных акварелью тенях, что порой окружали головы и плечи людей. Тени были розовыми и лиловыми, белыми и желтыми, он видел их вполне четко, а еще видел свечение, исходившее от него самого, когда уголком глаза ловил в зеркале свое отражение. Мать верила ему, говорила, что у него дар. Когда-то его свечение было теплым, но он уже много лет его не видел. От его матери тоже шел теплый свет, и он видел, как этот свет угасал. Быть может, мать, умерев, забрала его дар с собой.
Он не знал, что происходит с душой, когда человек умирает не вмиг, а постепенно. Мать умирала постепенно. Он всегда считал, что душа подобна жаркому пламени, которое ярилось и ревело, пока все вокруг не обращалось в угли, уже не способные зажечь новое пламя. Человеку, и мужчине, и женщине, лучше было бы умирать сразу, в одночасье, чтобы душа не вилась возле тела, а отрывалась и улетала прочь.
Он боялся, что медленное умирание сгубило дух его матери. Он до сих пор этого боялся. Но теперь ведь она свободна? Он на это надеялся. Сам он свободным не был. Но надеялся, что свободна она. И малышка Мэри. И крошка Джеймс. Быть может, теперь его мать и его дети были вместе. Мысль об этом утешала его, когда больше ничто не могло утешить.
Но теперь он не знал, как утешить Дани Флэнаган.
– Они ведь умерли? – спросила Дани. И в ответ он сказал ей правду. Да, Джордж и Анета Флэнаган действительно умерли.
Он думал об этой странной девочке. Свой невозможный, невыносимый вопрос она задала так тихо и мягко, словно все знала заранее. От ее спокойного самообладания, от этого бесстрастного утверждения у него волосы встали дыбом. Но потом глаза у нее заблестели, и слезы тихо побежали вниз по щекам. Устыдившись собственных мыслей, он выудил из кармана Зайчика и всучил ей. Он даже задуматься не успел. Позднее он клял себя за то, что отдал ей эту ценность, но тогда ему просто