Пьяченцы.
Если мой брат и сумел как-то спастись, пережить нормально подростковый период, с друзьями и спортом, то лишь благодаря железному здоровью и своему полу. Его привязанность к матери не повлияла на его личность.
В первые месяцы я эти книги даже не открывала.
Проводила утро, глядя в окно на горы: Кресто, Бо, Мукроне и Камино. Ничего, кроме них, у меня взамен не оставалось. Ничего материального. Соня с Карлой, едва у них выдавалась свободная минутка, приходили и садились рядом со мной на большой подушке и показывали буквы. Вот «А», вот «Д», вот «О», вот «С», вот «М». И я потихоньку начала выходить из своей скорлупы.
Я научилась читать, и время полетело, а реальность стала отдаляться. Можно было забыть себя, превращаясь в пирата, людоеда, волшебницу, принцессу. Одиночество отступало: в трудную минуту на помощь всегда приходила какая-нибудь белочка или фея. Теперь, когда мама включала поворотник и парковалась на пьяцце Ламармора, я даже, можно сказать, радовалась.
Я читала и ждала. Часами, годами. Все остальные росли – вытягивалось тело, грубел голос; у одноклассниц начинались менструации. Я же застыла, точно заколдованная. Снаружи во мне ничего не менялось, внутри же происходили поразительные трансформации. Я ни с кем не водила дружбу – только с вымышленными персонажами, которых были сотни. Призрачное существование, сумасшедшая фантазия. Лишь воображаемое происходило на самом деле; лишь за печатными строками был кто-то, кто желал говорить со мной. Вот еще почему, когда я спустя несколько лет впервые увидела Беатриче, то сразу ее узнала. Не снаружи, а изнутри.
Потому что моя мать оставляла меня среди книг.
А ведь я ее любила вообще-то. Я бы все отдала, чтобы остаться безграмотной.
Фактически, чтение стало для меня единственным способом заполнить пустоту, которую я ощущала без нее. Не всякой ли привязанности предшествует пустота?
Нужно будет вернуться к этому вопросу, когда Беа станет известной.
Я на весну не в обиде,
что снова она настала.
Я ее не виню за то, что
как всегда ежегодно она наступает.
Печаль моя, я знаю,
не остановит зелень,
и заколеблется стебель,
только из-за ветра[3].
Так начинается «Прощание с пейзажем» Виславы Шимборской – и обрывается мое детство. Двадцать лет назад, в занимающемся свете дня, в машине с закрытыми окнами, поскольку мир снаружи еще не нагрелся.
Тошнота. Пустота в желудке. Брат на переднем сиденье, свирепо глядящий на дорогу, с Enema of the State в плеере: сторона А, сторона В. Всеобщее молчание. Горы – Кресто, Бо, Мукроне и Камино – с полчаса еще виднелись позади, потом пропали.
Съежившись на заднем сиденье «альфасуда», я понимала, что этот кусочек горной гряды останется там, продолжит свое существование без меня. И не могла это принять. Моя мать насильно отрывала меня от моего пейзажа, а я крепко прижимала