руки того полусогнуты в локтях, одет явно не по сезону – интересно, есть ли у него жена, дети?
А затем он мысленно наложил на лицо мертвеца лицо своего отца, и его унесло из Бруклина. Он попал в промерзлый лес где-то в Бельгии и увидел отца, распластанного на снегу. Вокруг стояли деревья со срезанными верхушками. И подбитые танки, покрытые снегом. Солдаты наклонялись к нему, чтобы заглянуть в лицо. «Не смотри туда», – сказал все тот же женский голос посреди бельгийских снегов, но женщин вокруг не было. Майкл смотрел в глаза отца. Эти глаза видели его, узнавали его, просили о чем-то, будто пытаясь сказать словами. А потом его не стало, и Майкл снова оказался в Бруклине.
В школе Святого Сердца он не смог объяснить брату Донарду, как он видел мертвеца в снегу и как примерил на него лицо своего отца. Он даже и не попытался. И рабби Хиршу не стал об этом рассказывать, хотя тому рассказы о смерти явно не в новинку. Вместо этого он с рвением принялся за учебу, делал во время занятий домашние работы, записывал за братом Донардом. Большинство других детей не утруждали себя записями. Они смотрели в окно. Рисовали самолетики. Корчили друг другу рожи, пытаясь рассмешить. Но Майкл обнаружил, что конспекты помогают ему запоминать. Как только он записывал слово, оно тут же откладывалось в памяти. А как только это слово оказывалось ему нужным, оно тут же появлялось. Он не понимал, почему так происходит. Монахи этому их не учили. Но в случае Майкла это работало. И, кстати, когда нужно было готовиться к экзамену, он мог заглянуть в свои заметки – и все слова возвращались к нему. Прямо волшебство какое-то. Слова уходили, исчезали, пропадали бесследно, и вдруг – Шазам! – как только в них возникала нужда, они появлялись снова.
Майкл обнаружил, что слова и сами по себе обладают какой-то магической силой. Что на латыни, что на идише – они были чем-то вроде тайных кодов, используемых шпионами или членами тайных обществ; ему случалось записывать такое, слушая по радио Капитана Полночь. Но даже английские слова были не так просты, какими казались. Вот, например, буквы Л-О-Ш-А-Д-Ь складывались в слово «лошадь». Но какая именно? Чемпион, лошадь Джина Отри? Триггер Роя Роджерса? Или вот – у еще одного ковбоя, Кена Мейнарда, была лошадь по имени Тарзан, хотя на Диком Западе у них не было этих чертовых книжек о Тарзане. Лошади были разными: огромные полицейские битюги, маленькие лошадки, на которых летом народ катался верхом в Проспект-парке, скаковые лошади, на которых букмекер Брендан принимал ставки в баре Кейсмента. Жеребята и жеребцы, пони и первогодки, пегие и необъезженные, боевые и мустанги – и все они были лошадьми, о которых он узнал из просмотренных в «Венере» фильмов. А ведь были еще и гимнастические кони из дерева, металла и кожи! Получается, что слово не всегда может четко обозначить предмет. И будет возникать путаница.
О таких вещах Майкл обычно думал поздно вечером, пытаясь заснуть. Правильные слова