Минье уж не новость, я читал о каких-то ядовитых газах: выдумал один англичанин, – только не дал этому веры, – отозвался на это мичман Завалишин, крепкий брюнет с энергичным лицом. – Могут ли быть изготовлены такие газы?
– Отчего же нет? Есть ведь «Собачья пещера» – грот такой где-то в Италии, в котором собаки дохнут. Почему же дохнут? Очень просто – ядовитые газы! – сказал Бирюлев.
– Я не об этом! Ядовитые газы, конечно, есть даже в угольных шахтах в России – незачем в Италию ездить, – а вот как ими действовать могут?
Начинять ими гранаты, что ли?
– А почему же? Хотя бы и так!
Дамы не позволили молодым флотским развить разговор о последних словах заграничной техники в военном деле. Дамы требовали неусыпного внимания к себе, иначе зачем же они пришли на бал? Наконец, они чувствовали себя встревоженно и настойчиво требовали, чтобы их успокоили по-настоящему, прочно, отвлекли бы их мысли в беззаботное прошлое.
Несмотря на то что огромный союзный флот заставил молодой и малочисленный русский флот укрыться в бухте под мощную защиту семисот орудий береговых батарей, севастопольская жизнь отнюдь не нарушала своего заведенного задолго до объявления войны те- чения.
Даже и в августе до этого последнего дня каждый день в шесть часов вечера на стодвадцатипушечном корабле «Великий князь Константин», носившем флаг Корнилова и стоявшем у Екатерининской пристани, начинал играть оркестр, а на самой пристани гремело еще несколько оркестров, как флотских, так и армейских, и даже роговой хор гусарского полка с песенниками.
И тогда на Приморском бульваре, где стоял бронзовый памятник герою Черноморского флота лейтенанту Казарскому, начиналось гулянье, и Севастополь мог показаться даже любому мизантропу самым счастливым, самым веселым городом в мире.
На гуляньях этих много было женщин: для них, в сущности, и устраивались гулянья, – потому что Севастополь по самому чину военной твердыни, предназначенной охранять весь юг европейской России, был подчеркнуто мужской город. Из сорока двух тысяч его населения в те времена тридцать пять тысяч приходилось на войско гарнизона и матросов флота, а из семи тысяч остальных жителей сколько могло приходиться на женщин, если исключить чиновников, купцов, ремесленников, рабочих и детей?
Конечно, город с таким огромным количеством постоянно живущих военных привлек не одну сотню жриц свободной любви, которые, чуть только раздавалась музыка на пристани, выходили на свой промысел, отчетливо, по-военному маршируя по главным улицам – Екатерининской и Морской, по Театральной площади и пристаням. На Приморский же бульвар, где у входа дежурила с шести часов полиция, могли из них попасть только те, которые одевались «под приличных дам».
По всей основной шестикилометровой бухте, которая называлась Большим рейдом, и по рукаву ее – Южной бухте – стояли картинно красивые, хотя и со свернутыми парусами, корабли, фрегаты, бриги, бригантины, корветы, яхты, тендеры, транспорты, шхуны и многочисленный купеческий флот.
Было и несколько