его рыжий Никита, – ты Ирку не видел?
Дурацкий вопрос – он вообще ничего не видел, отключился, сознание потерял.
– Что тут случилось, – спросил он, пытаясь сесть.
– Ты что, не понял? Машина перевернулась. Задний борт в щепки… Все кто там сидел, вылетели.
И он нырнул в темноту.
Слышались приглушенные голоса, кто-то стонал. Никита нашел шофера – тот был невменяем. Просунулся в искореженную кабину. Отодвинул осторожно девушку шофера – струйка крови стекала из ее уха. В бардачке нашел фонарик и пошел вокруг перевернутого грузовика, пытаясь найти Иру. Ребята поднимались, кого-то тащили. Иры не было. Никита увеличил круг поиска – на обочине что-то чернело.
Посветил фонариком, откинул с лица волосы – и не сразу понял, что это Ира. Стал будить, кричать, теребить недвижное тело… Чтобы ожила, чтобы проснулась, чтобы хоть застонала от боли… Ничего.
На ощупь, спотыкаясь, приблизился Артур, спросил:
– Кто это?
Никита помолчал и еле слышно ответил:
– Ира… Не трогай. Пусть полежит.
И только тут вдруг заплакал, поминая свою Ирку, и погибшего на фронте отца, и сгинувшего в лагерях деда, и мать, рано умершую от голода: всех-всех, ушедших с этой земли на небо.
Тяжелой была середина двадцатого века.
…Лешкину посылку открыли на поминках – там была зеленая от плесени колбаса, долго плутавшая по почтовым пересылкам. Да еще тут, на целине, пролежала две недели в ожидании.
Свадьбу отложили.
В этом южном городе у моря прошло все детство Ларисы. Домика половина, но зато дворик, а там три абрикосовых дерева.
Как и все местные жители, к морю они не ходили: чего они там не видели? Море было повсюду – синело, серело, белело, ослепляло…
Жили хорошо. Папа Ярополк Сидорович уже был в отставке.
Хрущев тогда много военнослужащих погнал на пенсию – сокращение армии. Но дело отец себе нашел – устроился консультантом по военным вопросам на местной киностудии. Ему там нравилось. К нему прислушивались, советовались, были почтительны. Он был непримирим к не по уставу надетой пилотке или к ордену, не положенному в ситуации, изложенной в сценарии.
Ярополк гордился своей работой. Кстати, это был приработок, пенсия у него была приличная, хотя возраст – под пятьдесят. Но война состарила их поколение, и ныли раны в сырую погоду, и память проклятая напоминала ушедших, особенно в дни праздников.
Мама была учителем истории и литературы в школе, может, от этого и Ларисин интерес к русской истории. Еще была сестра Оля, младшая школьница.
Ларисино желание учиться в Москве отец одобрял – медалистка, не в техникум же ей. А вот какие у нее теперь друзья, очень хотел бы знать. Лето кончалось, но еще несколько дней могли побыть все вместе.
Утром она получила телеграмму. И сразу же ушла из дома.
День был жаркий, воскресный. Мама Лиза пекла пирожки с абрикосовым вареньем. Оля помогала, но без особого интереса – с утра сильно болело горло, но признаваться не хотелось, мама сразу такую панику поднимает.
К