от меня подобное невежество. Родители таскали меня по всей планете, чтобы я научился видеть людей. Чтобы умел в два раза больше слушать, чем говорить. Они знали, что нас формирует наше окружение, что травмированные люди причиняют боль другим. Мама и папа жили так, чтобы я никогда не испытал подобной безысходности, поэтому начали показывать мне мир еще до того, как я научился ходить. Чтобы я получил богатый жизненный опыт, даже если он не всегда бывал личным.
Сын, которого они воспитали, никогда бы не сказал такого.
– Ты же знаешь, что способна изменить свою жизнь, да? – говорю, желая получить больше информации о том мужчине. – Тебе не обязательно делать то, что ты делаешь. Всякий раз, когда мне кажется, будто все плохо, или если чувствую себя дерьмово, я напоминаю себе – бывает гораздо хуже. Всегда. Есть беженцы, спасающиеся от войн. Люди голодают. Умирают от болезней… – Я накладываю самофиксирующийся бинт поверх клея. – Не мне учить людей жизни, однако мой отец был в похожей ситуации. Он из бедной семьи. В детстве ему приходилось бороться за жизнь. Как и тебе. – Опять пытаюсь встретиться с ней взглядом, но она так и не поднимает голову. – Папа понимал, что может рассчитывать только на себя, чтобы выкарабкаться. А обвинять кого-то в своих тяготах – бесполезная трата времени. – Вытираю остатки крови с ее руки. – И теперь у него есть все. Он добился этого сам, с нуля. Никто ему не помогал.
Аро ничего не говорит. Ненавижу выставлять прошлое отца напоказ, но я рассказал ей далеко не все, через что он прошел. Сомневаюсь, что он вообще в курсе, насколько хорошо я осведомлен.
Хотя папа – живое доказательство. Выбраться возможно.
Я снимаю перчатки, выбрасываю их и складываю принадлежности обратно в аптечку.
– Должно зажить нормально. – Протягиваю девушке пузырек «Адвила». – Немного ибупрофена, если понадобится.
Вдруг я замечаю кровь на мизинце ее левой руки, которую она держит на бедре. Поднимаю руку, и Аро позволяет мне перевернуть ее ладонью вверх.
Это не кровь. Отчасти похоже на родимое пятно, только это не оно.
Бугристые красные пятна на плоти выглядят так, будто в некоторых местах по-прежнему покрыты волдырями. Они усеивают ее ладонь, кожу над выступающей костью запястья, внешнюю поверхность кисти, даже немного на предплечье заходят, однако ожог давний, уже заживший. Но шрам никогда не исчезнет.
Что это такое, черт возьми? Больно было, наверное.
Я поднимаю взгляд и вижу, что Аро смотрит прямо на меня. Большие темные глаза внезапно проясняются.
– Есть беженцы, спасающиеся от разных видов войн, – шепчет Аро. – Войн без солдат. Внутри домов, мимо которых ты проходишь каждый день.
Неотрывно смотрю на нее.
– Внутри всех тюрем, на которые ты не обращаешь внимания, – бормочет она, – потому что не видишь решеток.
Вновь опускаю глаза, глядя на ее руку, как раз в тот момент, когда девушка опускает ее и сжимает пальцы в кулак.
– Я никогда не смогу их бросить.
Их. Друзей?
Потом до меня доходит.
Детей.