густого и мрачного, что и тропки не углядеть среди деревьев. Однако Малфрида в любой чаще хорошо себя чувствовала, никакие темные силы ее не пугали, никакие духи леса не смели тронуть. Пусть вон и леший где-то в чаше стрекочет, стуча зубами, пусть пучеглазый див[3] раскачивает верхушки елей, а пушевик[4] среди коряг тянет сучковатую лапу, будто норовя поймать кого, – ведьме все было нипочем. Тут она была своя, колдовская сила делала ее неуязвимой для обитающих в глухой чаще существ. А вот что ее взволновало… Нет, даже не то, что напугало забывшего людское обличье чародея-ворона, – не христианин, думающий о ней и легко скинувший волшебство дивного блюда. Хотя сила блюда и яблока была видна уже в том, что вообще христианина показать смогло.
Малфриду взволновало иное – Малка она не смогла увидеть. Где он? Что с ним? Не пришло ли время вернуться к мужу и узнать, все ли ладно?
Ведьма повернула в сторону от наваленного между седых елей бурелома. Шла все быстрее, пока не углядела среди чащи некий просвет, достаточно свободный, чтобы разбежаться можно было. Вот и побежала, а сама на ходу странное говорила – или шипела, или рычала, или клекотала, лишь пару слов можно было различить среди этих странных для человеческого горла звуков – «перевернись-обратись».
Она подпрыгнула легко, будто подброшенная, – протянувший вслед лапу-корягу пушевик даже пригнулся, чтобы не мешать. А ведьма, перевернувшись в воздухе через голову, опустилась на землю уже в облике большой пушистой рыси, мягко осела на мохнатые когтистые лапы. Рыкнула негромко. Глаза на миг вспыхнули желтым светом, а потом ведьма-оборотень побежала трусцой, мелькнула среди нависавших еловых ветвей, все убыстряя бег, пока не скрылась в глухой чаще.
Глава 1
Май 957 года
Мальчишку Свенельд заприметил еще издали: шел паренек бережком Днепра, сума через плечо перекинута, серая рубаха с тонкой опояской, темные гладкие волосы отлетают при быстрой ходьбе. И собой такой ловкий да живой, в пору отрочества уже вступивший. А ведь Свенельд помнил его еще новорожденным глуздырем[5]. Теперь же вон как вытянулся соколик, рослый для своих одиннадцати годков.
«Добрыня!» – улыбнулся про себя Свенельд. Ему нравился сын чародейки Малфриды, отцом которого все называли Малка Любечанина.
Варяг хотел было окликнуть паренька, но потом передумал. Они всегда шутили и баловались с Добрыней, вот и теперь властный воевода Свенельд решил подурачиться: сошел с тропинки к зарослям камыша, затаился. Думал выскочить резко, напугать. И вот сидел среди стеблей и ждал, а мальчишка все не подходил, замешкался, видать. Свенельд решил глянуть, что там, приподнялся… И тут же получил такой удар камнем в лоб, что упал навзничь, круша камыш. Если бы не шлем, то и к марам[6] бы в беспамятство провалился.
– Загони тебя леший, Добрыня!.. – заругался Свенельд, тряся гудящей головой и пытаясь привстать среди трещавших и ломающихся стеблей. – Вечерняя заря, что ли, разум твой развеяла?
– Воевода