это время? Здесь небезопасно. Жена ожидает меня и может прислать прислугу. Она привыкла, что я после приема поднимаюсь к себе наверх. Можно запереть дверь, но это все равно бросится в глаза.
– Нет, я не хочу, чтобы ты меня запирал, – возразил я. – Жене ты можешь сказать, что пошел навестить пациента.
– Нет, скажу ей после. Так будет лучше.
В глазах его мелькнула искорка, и он будто слегка подмигнул.
Это напомнило мне наши давние мальчишеские проказы.
– Я буду ждать в соборе, – сказал я. – Церкви теперь почти так же безопасны, как в средние века. Когда тебе позвонить?
– Через час. Скажешь, что звонит Отто Штурм. Как я тебя смогу найти, если вдруг понадобится? Не лучше ли тебе побыть где-нибудь возле телефона?
– Где телефон, там опасность.
– Может быть. – Несколько мгновений он стоял как бы в нерешительности. – Скорее всего ты прав. Если меня не будет дома, позвони еще раз или укажи, где ты находишься.
– Хорошо.
Я взял шляпу.
– Иосиф, – сказал он.
Я обернулся.
– Ну, а как ты там, за границей? Совсем один?
– Да, почти так. Один. Не совсем, правда. А ты здесь? Как будто не один – и в то же время один?
– Да. – Он прищурился. – В общем, плохо, Иосиф. Все плохо. Но внешне все выглядит блестяще.
Я пошел к собору по самым пустынным улицам. Это было недалеко. Мне повстречалась рота солдат. Они пели незнакомую песню. На соборной площади я опять увидел солдат.
Чуть поодаль, у небольшой церкви, стояла плотная толпа человек в двести или триста. Почти все были в фашистской партийной форме. Слышался громкий голос, но оратора не было. Наконец на небольшом постаменте я увидел черный громкоговоритель.
Резко освещенный прожекторами, холодный, бездушный автомат стоял перед толпой и орал о праве на завоевание всех немецких земель, о великой Германии, о мщении, о том, что мир на земле может быть сохранен только в том случае, если остальные страны выполнят требования Германии, и что именно это и есть справедливость.
Стало ветрено. Ветви деревьев качались, бросая беспокойные, колеблющиеся тени на лица людей, на орущую машину и на немые каменные фигуры сзади, у церковной стены. Там были изображены распятие Христа и два грешника.
На лицах у всех слушателей застыло одинаковое идиотски-просветленное выражение. Они верили всему, что орал автомат. Это походило на странный массовый гипноз. И они аплодировали автомату, словно то был человек, хотя он не видел, не слышал их.
Мне показалось, что пустая мрачная одержимость – это знамение нашего времени. Люди в истерике и страхе следуют любым призывам, независимо от того, кто и с какой стороны начинает их выкрикивать, лишь бы только при этом крикун обещал человеческой массе принять на себя тяжелое бремя мысли и ответственности. Масса боится и не хочет этого бремени. Но можно поручиться, что ей не избежать ни того, ни другого.
Я не ожидал, что в соборе окажется так много людей. Потом я вспомнил, что шли последние дни мая, время молитв и покаяний. Секунду я еще размышлял, не лучше ли мне отправиться в протестантскую церковь, но я не знал,