Ты имеешь в виду Карла.
– Он самый. Карл. Дедушка Джеффри.
– И он был из Лейпцига? – уточнила Лорна.
– Ой, этого я не помню. У него был немецкий акцент. Я едва могла понять, что он говорит.
– Да, он был из Лейпцига, – рьяно подтвердил Питер. – Я составлял семейное древо.
– Как его звали? – спросила Лорна, внезапно воодушевившись затеей прогулки по старым кладбищам и посещения могил забытых предков.
– Шмидт, – сказал Питер. – Карл Шмидт.
– Ох, – сказала Лорна. – Не очень-то оно сужает поиск.
– Не особо. Иголка в стоге сена, в общем.
– Думаю, просто схожу в музей или куда-нибудь еще.
– Хорошая мысль.
– Ну, будь осторожна, – сказала бабуля. – И руки все время мой, ради всего святого.
Они попрощались, и бабуля отправилась на кухню готовить чай – третий чайник с тех пор, как приехал Питер. Сын двинулся за ней и встал у кухонного окна, пока мама возилась с кружками и чайными пакетиками. Оглядел сад – цветочные клумбы, за беготню по которым в детстве ему влетало; наклонный прямоугольник газона, с которого Питер катался на санках, когда б ни соизволял выпасть снежок; раскидистый сумах, чьи скелетоподобные ветви и лаймово-зеленые листья он так пристально изучил за долгие послеполуденные часы чтения и грез, – весь этот миниатюрный пейзаж, знакомый во всех подробностях с тех пор, как Питеру исполнилось десять лет, и почти не менявшийся за все последующие сорок девять. Семья переехала сюда в 1971-м. До этого они жили в нескольких милях отсюда – в Борнвилле, где мать родилась и провела свое детство. Этот дом она теперь никогда не оставит, Питер не сомневался, пусть он для нее и чрезмерно огромен. “Тут я и помру”, – уже начинала поговаривать она, очевидно полагая, что это событие все ближе и ближе. Рядом с ее сердцем набухала аневризма аорты. Мало-помалу, миллиметр за миллиметром, год от года. Неоперабельная, как сообщил бабуле врач.
– Она лопнет? – спросила у врача она.
– Может, – ответил врач. – Через год, или через два, или через пять, или через десять. Как повезет.
– А что происходит, когда лопается? – спросила она.
– Происходит то, – ответил врач, – что мы называем летальным исходом.
С тех самых пор она стала именовать аневризму “часовой бомбой”. Ничего с этим не поделаешь, надо просто жить дальше, проклиная то, что с аневризмой нельзя водить автомобиль, и надеяться на лучшее. Или надеяться, что доконает тебя что-то другое – из-за возраста же что-то тебя доконает, верно? Скорее раньше, чем позже. О будущем бабуля размышляла мало, но не застревала и в прошлом, жила текущим мгновением, и эта стратегия исправно служила ей бо́льшую часть века.
Тем не менее Питера изводила эта вот склонность матери жить только ради настоящего. С недавних пор он пал жертвой одержимости семейной историей, возникла она в нем со смертью отца и набрала обороты после того, как Питер остался без пары и с избытком свободного времени. Он рылся в сетевых архивах и перебирал бумаги дома у матери при каждом визите к ней, однако ресурс, которым он по-настоящему желал воспользоваться, – материна память, а с ним работать оказалось трудно.