и выходи в поле, а город в сем деле тебе не подмога».
Я вдруг вспоминаю слова Александра на совете у Батыя и только сейчас осознаю, какую мину тот заложил под организацию сопротивления монголам. Ведь сейчас народ на Руси думает, будто идут обычные княжеские разборки, а когда прозреет, то уже поздно будет.
Мысли хаотично заметались в голове, пока не вылились во вроде бы приемлемое решение.
– Тогда, пусть князь рязанский отходит к Коломне на соединение с Юрием Владимирским. Вместе у них больше шансов победить.
Кривясь от боли, Ярема усмехнулся.
– Это вряд ли. Ингваревич к Всеволодовичу на поклон не пойдет. Скорее всего, князь постарается не допустить соединения татар и киево-черниговского войска. Так во всяком случае, Козима считал. Первым ударом лучше всего сначала разбить татар, а потом уж можно будет и со своими разговаривать.
«План неплохой, – мысленно оцениваю стратегический талант рязанского князя, – вот только сила и количество монгол сильно недооценены. Если Рязань городской полк собирать не станет, то у Юрия будет тысячи две не больше, а у Кулькана десять. Арифметика явно не в пользу рязанского воинства».
Подумал так, а вслух говорю:
– Ты татар сам видел. Их больше чем вас в три раза, и дисциплина у них на высоте. Даже если ударите неожиданно, не поможет. Заманят в ловушку и перебьют. Запомни, пойдете одни – погибните ни за что. Так и передай князю. Пусть умерит свою гордыню и отходит к Коломне под крыло Великого князя Владимирского.
Глава 8
На то, что меня послушают, надежда была слабая, а сегодня с восходом, когда по лагерю пролетел сигнал тревоги, она погасла окончательно. Орда начала спешно сниматься с лагеря и выдвигаться. Что случилось и куда так спешно направляются, об этом меня, конечно же, в известность не поставили, но слухи разные доносятся. Куранбаса потерся среди своих, их в орде Кулькана немало, и принес новость. Разъезды Бурундая засекли рязанское войско у реки Воронеж. Двигается быстро и будет здесь уже к обеду.
Мои ребята торопливо собираются вслед со всем лагерем. Мимо, в сторону холмов, проходит тысяча турхаудов. От поступи тяжелой, бронированной конницы дрожит под ногами земля.
«Впечатляет». – Ворчливо бормочу про себя и, забравшись в седло, готовлюсь тоже тронуться в путь.
Калида к этому времени уже собрал все наше добро, и теперь они вдвоем с вернувшимся половцем вьючат его на лошадей. Вся орда в движении. За внешним сумбуром просматривается четкий, раз и навсегда заведенный порядок. Каждая тысяча строится под свои значки, передовые сотни спешно занимают господствующие высоты, а обоз и заводные табуны оттягиваются назад, поглубже в тыл.
Смотрю, как закончив сборы, Калида взлетает в седло, и у меня появляется ощущение, что этот мужик только этим всю жизнь и занимался. Хмыкаю про себя:
«Видать, увлекся, подзабыл, что он нынче бродягу бездомного изображает».
Еще раз убеждаюсь в его военном прошлом, когда тот, подъехав вплотную, говорит буднично и рассудительно,