немногими огромного большинства. Беспощадная конкуренция, ставшая, благодаря капиталистическому способу производства, условием хозяйственного успеха, повела к чрезвычайному обострению борьбы за существование, которая, несмотря на большую мягкость своих внешних проявлений, требует теперь большого напряжения силы личности. Связь наличных денег (cash-nexus, по выражению Карлэйля) не есть связь нежной любви.
Итак, следует признать, что альтруистические чувства никогда не были сколько-нибудь могущественным фактором социального развития. Это так же верно относительно нашего времени, как и относительно прошлого. Симпатические чувства сильны только в сравнительно тесных группах людей. Это и понятно, так как способность человека к симпатии основывается на способности воспроизводить в своем сознании чувства и ощущения другого, для чего, в свою очередь, требуется известная общность психической жизни людей. Чем больше эта общность, тем сильные и чувство симпатии. По этой причине симпатическое чувство достигает наибольшей силы в пределах семьи – и только в этом узком кругу мы встречаем действительно сильную и готовую к самопожертвованию деятельную любовь. Люди, принадлежащие к тому же социальному классу, симпатизируют друг другу, как общее правило – сильнее, чем люди разных классов. Таким образом возникает классовое чувство, вступающее в тесную связь с эгоистическими и эгоальтруистическими чувствами и в такой форме являющееся одним из могущественных двигателей истории. Национальное чувство столь же мало основано на чистом альтруизме, как и классовое чувство, так как главную роль в нем играют эгоальтруистические элементы (национальная гордость, жажда славы).
Национальность нередко представляет собой крайний предел для симпатических чувств современного человека. Между людьми различных рас симпатическое чувство может совершенно отсутствовать, что, разумеется, не оправдывает жестокости европейцев по отношению к цветным расам, но объясняет ее.
Если современный человек не способен сильно симпатизировать страданиям другого, чуждого ему человека, зато он в высшей степени восприимчив к одобрению или неодобрению его поведения общественным мнением. «Я никогда никому не скажу этого, – говорит у Толстого князь Андрей Болконский, – но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и ни неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать»67.
Совокупность чувств этого рода, названных Спенсером эгоальтруистическими, является одним из самых могущественных двигателей поведения как цивилизованного, так и нецивилизованного человека. «Даже самый примитивный человек, – утверждает Липперт, – не довольствуется простым животными