французскую косу-колосок. Руки у нее красивого тонкого рисунка, с длинными пальцами и были теперь сложены на груди. Ничего не говорит, проходит через меня как облако, ни понять, ни испугаться не успел… Слышу, что-то рядом упало со звоном. Поднимаю – осколок льда, похожий на звездочку, он тут же тает у меня на ладони. Будто и не было его, и ничего вообще не было, все исчезло. Снова светит и играет солнце над кипящей поверхностью этого странного тумана. Как седые великаны показались в нем, уже вполне реальные, ближние высотные здания. На самом крае тумана теперь всеми цветами играла радуга. Не поверите, но тогда я первый раз увидел радугу в такой морозный день. Только тогда ко мне пришел запоздалый страх, губы сами зашептали слова молитвы, а персты совершили крестное знамение. Придя в себя, пошел дальше. Но странное было дело, никто этой радуги совсем не замечал, и я ее всем тогда показывал. Все останавливались, смотрели на нее и тоже удивлялись. Скоро и радуга исчезла. Только с крыш барабанила веселая капель, а на асфальте появились черные проталины. Словно кто-то пел свою веселую песенку, что скоро пройдет холодный март и наступит апрель, будет настоящая весна…
Дома, совершенно машинально, поставил что-то из Бетховена. Оказалось "L. Van Beethoven. Son. № 2, op. Largo Appassionato". С самых первых аккордов узнал это самое любимое мною глубокое произведение. Душа моя, будто бы раздвоилась. Одна часть ее плыла в волшебной музыке, а другая снова видела лицо этой странной девушки, скользившей по краю серебристой морозной дымки. Будто кто-то говорил мне ее слова о весне и любви, радости и грусти, о жизни, которая всем нам станет прекрасной"…
После этого рассказа все долго молчали и смотрели в окно, где снова кружила снежная метель…
Быдло
В помещении центра приема платежей Петроэлектрос-быта привычно многолюдно. Можно пристраиваться в хвост длинной очереди к любому из пяти рабочих окошек.
– Это где-то минут на сорок, – быстро сообразил Дремов и привычно занял очередь сразу в два окошка. Сегодня еще нужно поспеть к 16 часам на кафедру.
– Ну и что вы прыгаете? – строго спросила его высокая блондинка лет 35 – и. – Где вы вообще стоите?
Она посмотрела на него равнодушным оценивающим взглядом, как смотрят на витрину в супермаркете.
– Женщина, не беспокойтесь, – добродушно улыбнулся Дремов. – Я не ухожу из очереди.
– Какая я вам женщина? Тоже мне, доктор-гинеколог нашелся. Для вас я – ДАМА. Понаехали сюда, деревня…
Дремов мог не относить к себе фразу "понаехали", но ругательная форма слова "деревня", его явно задела.
– Простите, может я и неправ, – он почувствовал, что его обращение прозвучало как-то привычно по-советски. – Но деревня-то здесь причем? Она всех нас хлебом кормит…
– Как же, накормили уже, – усмехнулась она, и презрительно бросила: – БЫДЛО!
Очередь дернулась, словно под ударом хлыста, охнула и неодобрительно загудела. Первой решительно отреагировала