лица и потушил огонь в ее глазах.
– Коленька! – Она сделала попытку объясниться. – Позволь тебе кое-что пояснить.
Но наткнулась на выставленную вперед ладонь парня.
– Не подходи ко мне! Все кончено.
– Но хоть выслушай меня!
– Говори.
– Все началось в день твоего дебюта. Накануне ко мне пришел немец, жирный как боров…
– Штоц! – вскричал, не дав договорить, Николай. – С длинными усами?
– Он самый! Уговорил меня подсыпать тебе сонного порошка на банкете. Угрожал, говорил, что иначе тебя придется убить. Я ведь люблю тебя, Коля!
Николай только махнул в ответ.
– Не веришь? А я ведь сразу полюбила тебя, как только увидела, до дрожи в коленях любила тебя, Коленька. Денег, что предложил, я не брала, но он сам сунул мене в руку. Я ужаснулась, когда узнала, что случилось. Еще тогда хотела рассказать, но на тебе лица не было, не решилась. Веришь? Ко мне этот змей-искуситель с тех пор только раз приходил, принудил приглядывать за тобой, шантажировал, говорил, что все иначе тебе расскажет. Оставил петроградский адрес, куда я должна была эти треклятые отчеты передавать. А неделю назад объявился, потребовал подробный отчет написать. Я ведь тебя боялась потерять, Коленька! На все согласная была.
– Вот и потеряла. И не подходи больше ко мне. Кстати, а когда ты опять с ним встретиться должна?
– Завтра должна ему отчет передать, – молвила Лиза упавшим голосом.
– Где?
– На Невском, возле Гостиного. Он сам ко мне подойдет.
– Навстречу не пойдешь!
Лиза согласно кивнула.
– Я сам передам твой отчет этому «фону». – Николай горько усмехнулся. – А там поговорим откровенно. Этой встрече давно нужно было состояться. И да, отныне мы с тобой партнеры только на арене, и то ненадолго.
В назначенный день Николай стоял возле Гостиного двора и думал, о чем будет говорить с бароном. В одном кармане жгло руку злосчастное письмо, другой – оттягивал позаимствованный револьвер Титыча. Что-то припозднился барон – время уже давно вышло. Наконец к столбу, возле которого стоял парень, подъехал крытый автомобиль, и из салона выглянули усы Штоца. Но Николай только успел рот открыть, как на бедную его голову обрушился удар такой силы, что он потерял сознание. Как и куда его везли, он не помнил, не помнил и как заносили, да только очнулся он в некой полутемной комнате с кляпом во рту и руками, заведенными за спинку стула и там связанными. Когда зрение приобрело нужную резкость, он увидел перед собой знакомое лицо с рыжими усами.
– Герр Николаус может слушать, и гофорить, и не наделать при этом клупостей?
Дождавшись, когда Николай кивнет, немец продолжил:
– Ну вот и карашо, теперь можем спокойно и без револьферов побеседофать, Поферьте, пфаше задержание было пфынужденной мерой предосторожности, чтобы не получить от фас истерики и фыстрелоф.
С этими словами он вынул кляп изо рта Николая.
– Сволочь! – едва