щупальцами, которые выползли из воды и собрались вокруг дома, чтобы посмотреть, чем закончится эта трагедия, так же, как когда-то сам ужасный человек в цилиндре, злодей и жертва в одном лице, вышел из моря. Оно и понятно, потому что в воздухе ощущалось тягостное присутствие шантажа, самого отвратительного из людских грехов, поскольку это преступление, которое покрывает другое преступление, черный пластырь, закрывающий еще более черную рану.
Лицо маленького католического священника, которое обычно казалось самодовольным, даже смешным, вдруг посерьезнело, брови насупились. Но это не было простым выражением удивления. Это выражение, появляющееся на лице человека, который вот-вот готов ухватить какую-то очень важную мысль.
– Простите, я не понял, – просто сказал он озабоченным голосом. – Вы хотите сказать, что Тодхантер может сам себя связать и развязать в любую минуту?
– Именно это я и хочу сказать, – ответил доктор.
– Святой Иерусалим! – вскричал вдруг Браун. – Неужели это возможно?
Он скачками, как заяц, бросился через всю комнату, с неожиданной ловкостью склонился и всмотрелся в наполовину закрытое шарфом лицо связанного. После этого повернул свое, довольно глуповатое лицо к компании.
– Да, все верно! – возбужденно воскликнул он. – Но посмотрите на его лицо! Вы разве не видите? Посмотрите же на его глаза!
И профессор, и девушка одновременно посмотрели туда, куда указывал священник. Хоть широкий черный шарф и скрывал нижнюю часть физиономии Тодхантера, они все же разобрали, что верхняя ее часть как-то неестественно напряжена и искажена.
– И впрямь глаза какие-то странные, – озабоченным голосом произнесла молодая женщина. – Да что же это такое? Вы что, звери? Ему же больно!
– Нет, непохоже, – возразил доктор Гуд. – В самом деле, довольно необычное выражение. Но я бы объяснил эти поперечные складки у его глаз небольшим психологическим отклонением, которое…
– Да о чем вы говорите?! – чуть ли не рассердился отец Браун. – Вы что не видите? Он же смеется!
– Смеется! – удивленно вздрогнув, повторил доктор. – Но над чем он может смеяться?
– Ну, – уже извиняющимся тоном произнес преподобный Браун, – мне бы не хотелось заострять на этом внимание, но, по-моему, он смеется над вами. А знаете, теперь, когда я понял, я и сам готов посмеяться над собой.
– Когда вы поняли что? – несколько несдержанно поинтересовался Гуд.
– Я понял, чем занимается мистер Тодхантер, – ответил священник.
Он обозрел комнату каким-то бессмысленным взглядом, останавливая взгляд то на одном, то на другом предмете, потом не удержался и так же непонятно рассмеялся, к немалому раздражению тех, кто за ним наблюдал. Особенно его развеселил цилиндр, еще больше – разбитый стакан, но кровь на кончике палаша довела его прямо-таки до конвульсий. Отсмеявшись, он повернулся к доктору,