Так и сказал: кто пианистку найдет, тот ее и танцует. Всем трудовым коллективом…
Но ко всему привыкаешь. Зимой туговато, конечно: дубак, а буржуйка греет, пока рядом сидишь. Не разнежишься.
А по весне халтурка нашлась – не бей лежачего. Спецодежда, питание. Тетка знакомая для кафе сосиски выдирала из хот-догов, а булки, говорит, хошь, себе забирай. Весь «Пингвин» теперь эти булки трескает.
Люда протиснулась меж гаражами. Всем ватные штаны хороши: сберегут от комаров и собак, от непрошеных кавалеров застрахуют, а гопников легко отпугнуть, назвав имя работодателя. Но один существенный минус сжирает все плюсы: чертовски трудно пробираться в узких местах!
Вытянула застрявший рукав и замерла. Впереди на тропинке стоял человек. В руке держал… оборжаться! Карту.
Взгляд сосредоточенный, как у пионера на спортивном ориентировании. Ах, сколько тропинок было истоптано в Лемболово, сколько костров сожжено. Давно. В другой жизни.
Крепко, сноровисто одет дядька. Высокие ботинки, ветровка, кепи. Ровный загар, очки не дешевые… Взгляд цепкий. Сейчас такой редкость. Все больше вниз смотрят, чтоб не нарваться. Немолод. Красиво старится мужик: дубеет, как хороший коньяк. На яхтсмена похож. Но эти дальше по берегу. Мажор или буржуй. Набежало, акционеров хреновых. Только карта красавчику зачем?
– Огоньком не угостите? – спросила она.
– Извольте.
Слово-то какое! Русский чистый, с мягким акцентом. Прибалт? Белые, длинные, как у врача, пальцы вытянули зажигалку. Выпорхнул огонек.
Люда прикурила и благодарно шаркнула ножкой. Маневры хот-дога ограничены, зато жесты обретают выразительность.
Незнакомец фыркнул и поклонился в ответ. Прям полонез среди бурьянов: хот-дог и спятивший прибалт с картой.
Дядька зашагал к берегу. Люда затянулась, провожая его взглядом, закашлялась. Отрава! Балда, надо было стрельнуть. У такого запросто пачка «кента» могла заваляться.
Докурила, с отвращением натянула на руки огромные перчатки: как боксерские, но с пальцами. Миккимаус, блин. Но холод не тетка.
Мужчина споро шагал по тропинке.
Пахло тухлой рыбой, цветущей водой (не сравнить с цветущей акацией, да!), дымом с дороги. Под ногами хрустело стекло.
Сосиска! Если б не голос, ни за что бы ни догадался, что в кошмарном одеянии дама. Однако ничего не меняется. Он хмыкнул.
От пяти до ста пяти дамы-с одинаковы, абсолютно все. По-прежнему любая начинает кокетничать и строить глазки. Польщен, конечно. Но сосиска… Боги, как надоело! Не стоит забывать, что он тут гость.
Просто гость…
Он протрубил губами невнятный марш. Конечно, дамам он обязан многим. Именно они, знойные черноволосые сеньоры, спасли его, белесого, ни черта не понимавшего чичако от смерти. Пригрели на могучих, гладких, как баклажаны, грудях, научили языку, одарили всем, что имели…
Почему-то в жаркой Мексике его рыбьи глаза пользовались