одно внутри другого, отстоящими на пять шагов друг от друга, а пространство промеж них было доверху заполнено землёй и камнями. Сразу за стенами, кое-где примыкая к ним, теснились срубы изб, конопаченные мхом, с узкими редкими окнами-бойницами и низкими массивными дверями. Избы стояли тесно. Промежутки между ними защищались тыном или воротинами, из-за чего город распадался на множество дворов-детинцев, способных отдельно обороняться от врагов или соседей. Стовов был несколько разочарован тем, что в сутолоке толпы его, князя, никто не приветствовал. Только раз он привлёк внимание немощного, но злобного дулеба, корове которого княжеский конь мешал пройти.
Канавы, прорытые для нечистот, распространяли тяжкое зловоние, однако питьевые колодцы были выложены камнями и тщательно ухожены, и даже украшены резными столбиками, изображающими бога Велеса и Водяного Деда. Пока Стовова вели к дому вирника, единственной постройке из камня в западной части города, князь насчитал три кузни, пять смолокурен, четыре ткацких двора и шесть больших жерновов, которые вращали быки.
Князь был поражён, когда вирник сообщил, что эта часть города бедна и мала по сравнению с восточной частью. Там, на другом берегу реки, стоят хоромы князя из белого камня, там его кладовые, там живёт его дружина, челядь и рабы, правдаведы, волхи и золотых дел мастера, там большое капище Перуна и главное торжище. Оставшуюся дорогу вирник рассказывал, как в прошлый берзозоль у князя Чагоды Мокрого гостил князь полтесков Ятвяга и как после обильного хмельного пира они стали дарить друг другу рабынь, а потом вышли на берег и принялись разносить в щепы свои ладьи, похваляясь щедростью и богатством.
Растерзав жёлтыми, но ещё крепкими зубами нежного перепела под золотистой корочкой и опустошив первый кувшин, вирник начал говорить, как тяжело теперь стало в Илемене «поддерживать правду». Девять сотен дулебских семей, пять сотен семей веси, чудины белоглазые и ловати, а ещё товарины из Фризии, Ютии, Поморья, Царьграда, Куяба и Херсонеса: все что-то тащат, крадут, рубят княжеский лес, уводят коней, самовольно ставят избы у ограды – никакого с ними сладу нет. Князь каждую весну увеличивает виру за проход по реке. Сейчас начал брать уже десятую часть от обмена товара, назначил за убийство человека восемь десятков гривен, за раба пять, за уведённого коня три десятка. За обиду человека три десятка, за обиду гостя столько же. А им всё одно. Селятся и селятся. А чуть что – хватают ножи и дубины. Особенно стребляне и варяги. В драке из-за дочери одного кузнеца зарезали трёх варягов, привезших мечи с Реена. Так потом пришла их дружина за выкупом. А выкуп был пять сотен соболей, десять бочек мёда и по пять золотых безанов на каждого, кто пришёл. Пришлось зарезать их всех. Трудно стало жить в Илемене. Опять же весь дремучая беспокоит набегами, чудь приходит зимой по льду. Волхи местные и волхи из Куяба всё спорят, кто под небесами главенствует, Даждьбог, Перун или Ярило, и когда нужно петь хвалу Даждьбогу. А тем временем водяной, полянцы и кикиморы, не скованные